Гупало оглянулся на Стругова, увидел приклад, позвал тихо:
– Товарищ Пермяков!
Начальник райотдела, гикнув, рысцой припустил к ним через камыши, придерживая хлопающий по боку пистолет.
– Ну-ка, ну-ка, – закричал он, – следопыты, следователи, археологи... Дай-ка, майор. Та-ак... – Пермяков провел ладонью по прикладу, ощупывая царапины, зазубрины, потом вскинул его к плечу, зачмокал губами. – Та-ак... Судя по длине приклада, охотник был невысокого роста и некрепкий физически. В милицию работать я бы его не взял. Ей-ей.
– Что приладился? Подходит приклад или не подходит? Этих ребят или давно уже здесь валяется?
– Следствие покажет, десятка или нуль... Там разберемся, – туманно ответил Пермяков.
Стругов досадливо шлепнул свернутым вдвое шлемом о колено.
– Пошли дальше.
Собака медленно продиралась сквозь камыши, низко опущенной мордой раздвигая стебли. Потом, почувствовав что-то, остановилась и, потянув носом воздух, заскулила длинно, тонко, с тоской. Тут же, в ответ, в другом конце Охотничьего Става, в куговых зарослях, послышался сиплый лай, затем мягкий перебор лап по ракушечнику. В камыши словно торпеда вошла, тупо застучали друг о друга мшистые головки початков, раздался треск, короткий звериный рык, и на людей выскочила собака – тоже сеттер, только кирпично-пегий, с широколобой головой, угольно-красными, светящимися, как у кролика, глазами.
– Иди сюда, – шепотом позвал Стругов собаку. – Сюда иди! Джек, Бекас! Бой, Флинт, Юм!.. Чик, Моль, Кронид! – Майор скороговоркой выпалил все известные ему собачьи имена, но сеттер как застыл в трех шагах от него, так и не сдвинулся с места.
– Кронька, Чикуля, Флинтарь, Юмаша. – Стругов переиначил несколько имен в ласкательные, похлопал ладонью по колену, приглашая, ощутил, как теплеет у него в груди от сочувствия к этому беспокойному и преданному животному, нагнулся, узрев краем глаза замысловатую, скрученную в спиралеобразную трубу ракушку, но не успел рукой дотянуться до диковинки, как сеттер, издав короткий приглушенный звук, в гигантском прыжке метнулся в сторону. Раздвоив грудью стенку камыша, исчез.
– Вот так пе-ес... М-да... – Меньшов, находившийся рядом, цыкнул слюной, отер рот тыльной стороной ладони. Стругов не понял, одобряет ли Меньшов поведение пса, или же, напротив, порицает, но тот сам поставил точку над «и», заключив: – Хозяину чрезвычайно преданный. Кроме хозяина, больше никого не признает. И не признает. Приручать такого пса целую жизнь надо. Почти невозможно... Одичает, в плавни уйдет, а с чужим человеком жить не будет. М-да. Этот пес – однолюб, вот какая его порода.
Они обшарили весь Охотничий Став, но ничего, кроме давешнего обломка ружья, не нашли. Вывод был следующим: то ли охотники успели ночью эвакуироваться на лодке и лодку унесло в море, то ли всех их смыло накатившимся валом.
Собрались у вертолета, запаренно дыша после поисков, каждый выбрал место в тени, лишь Гупало расположился в стороне; с беспечным видом он подставил под лучи шелушащееся лицо, медленно завращал головой – вначале одной щекой к солнцу, потом другой. Через несколько минут он вытащил из планшетки командирскую книжку-дневник, оторвал разлинованный листок и, послюнявив его, приклеил к носу.
«Совсем еще пацан», – подумал Стругов, глядя на блаженный лик лейтенанта, спросил тихо:
– Ну, что будем делать, товарищи?
Никто не отозвался, и, когда молчание грозило затянуться, Стругов спросил громче, отчетливо, словно школьник, читающий по слогам:
– Что делать-то, а?
Меньшов отогнул рукав куртки, постучал ногтем по стеклу часов.
– Для начала надо, наверное, перекусить, товарищ майор. Пора обеда. За едой и обсудим.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.