Кирилл неловко протиснулся в горницу и встал рядом с женой у голландки.

Калашников сказал:

– Ну, ну? Досказывай, когда так, Устинов! После-то как было?

– После-то угадали все ж таки, кто он есть, тот нищий в хлевушке. Но тут он и помер. Как раз. Похоронили его почетно и возвели в святые. Вот как было.

– Странно мне как-то! – громко вздохнула Зинаида.

– Ну, чего тут особенного?! – отозвался первым на этот вздох Рудаев. – Им ведь, святым, как? Им ведь наоборот как нам, как, хотя бы, и мне. Для меня самое что ни на есть главное – жизнь прожить, а ему хотя бы и вовсе не родиться, и вовсе не жить, лишь бы об нем была да жила долгая память! Вот и все!

– Все одно – странно! И – не согласная я! Вот он сделал о себе святую память и вот я молюся ему, и вдруг за молитвой вспоминаю: «Да, боже ты мой, а при жизни-то, при жизни сколь же он сделал страдания людям? Родителям, невесте и еще, может, многим другим?»

– Так ведь вся она такая – святость, вся происходит от страдания. А от чего другого ей еще быть-то? – вдруг спросил Кирилл, тихо так спросил и поглядел на жену, как будто спросил и ее тоже: «Мое-то слово что-нибудь значит для тебя? Или вовсе уже ничего не значит?»

Глянув на Кирилла и в то же время мимо него, Зинаида пожала крупными плечами и сказала:

– Как энто – откудова взяться святости? Из добра! Пущай бы он, Алексей, божий человек, когда он был богатый, помогал бы бедным куском и учением, все бы от себя отымал для других и сам бы страдал – пущай! Но пошто ему до зарезу нужно других-то в страдание вводить? Непонятно никак! Ведь тот же самый у его выходит разбой, что и у злодея! Вот злодей убил бы Алексея, и што? И сделал бы то же самое страдание его родителям и невесте, какое он для них сам сделал. Оне, когда его потеряли, наверное, так и думали: злодеи сделали, разбойники убили нашего сынка и жениха!

– Святое дело – оно большое... – снова и еще тише сказал Кирилл. – Оно большое и очень даже искусное. А которое искусно и велико – то не бывает без мучения людям. Оно только через муки и через отрешение от жизни дается.

– Так ить для большого-то, для искусного – родиться надо! А другой родился, как все, и даже< – поглупее других, а все одно берется за дело, куда больше себя, и вот уже первое, што у его выходит, – это муки и страдание другим людям. Первое, да и последнее – далее-то он сделать ужо не умеет, не может... Хотя бы и Алексей, божий человек? Да мне все уже об нем понятно: он для большого-то не родился, а ему страсть как хотелось его! Он и надумал добиться своего, своей святости, через муки родителей и невесты своей. Больше ему в голову не пришло... Его бы на иконах-то надо рисовать с махонькой с такой головой!

– Ну, уж ты скажешь, Зинаида! – удивился Рудаев.

– И скажу... Пошто бы нет?

Тут все посмотрели друг на друга, а потом, тоже все, посмотрели на Кирилла Панкратова. У него еще торчала из светлой небольшой бородки большая желтая стружка, круглая, почти в полный завиток, он стоял у печи рядом с женой, как будто чем-то испуганный – не то ее, не то своими словами, растерянный, часто помаргивая детски-голубыми глазами...

На него все сейчас смотрели, кроме Зинаиды, – та уперлась взглядом в потолок. Кирилл резко подтолкнул Зинаиду в плечо и сказал ей строго:

– Ладно тебе! Шти пойдем хлебать!

И еще раз подтолкнул ее, и они вышли в кухню – сначала Зинаида, за ней – Кирилл.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.