Спортивная сессия студентов

Потом были Афины.

На чемпионат Европы Петровскому поехать не удалось, но одного он все-таки добился: восстановительный цикл тренировок Борзов провел в Киеве. А в Афинах уже самому Борзову пришлось проявить характер и настоять, что готовиться он будет исключительно по графику, разработанному для него Петровским, а вовсе не по каким-то иным рекомендациям.

В Афинах было сложно.

Во-первых, непривычно высокая ответственность. Во-вторых, конкуренты были один другого именитей и все опытней Борзова. Но... «мои наставники воспитывали меня в одной вере — никогда не бойся соперников, не обращай внимания на их титулы и секунды, всегда полагайся на себя. Кто бы ни стоял рядом с тобой на старте, настраивайся только на свой наилучший бег».

В-третьих, предстояло бежать по тартану — впервые в жизни.

До сих пор Борзов знал только «мертвые» дорожки: гаревые и битумные. Его нога привыкла к жесткой опоре. Мощный толчок — уже не контролируемый сознанием, автоматический, — был рассчитан на однозначную реакцию грунта, всегда одну и ту же. Эти дорожки были просты и приятны уже этой своей простотой и понятностью. Они не таили каверз.

Другое дело тартан. Впервые выйдя на него тренироваться, Борзов был весь настороженность. Он знал: от этих первых минут зависит судьба их дальнейших отношений. Слюбятся ли? Почувствуют ли друг друга?

Борзов старался быть непредвзятым. Не спешил. Постоял, покачиваясь с пяток на носки. Смотрел, как другие бегают и ходят, как это выглядит со стороны: у кого получается ловко, а кто словно по грязи бредет. Думал, почему. Потом пошел сам, все внимание, всю чувствительность сосредоточив на ощущениях подошвы; и как этот контакт отдается выше — через икру и на бедро... Потом попрыгал, опять походил, попробовал пробежаться, отталкиваясь то сильней, то слабее...

Тартан Борзову понравился. Его упругая, эластичная ткань казалась живой. Она как бы дышала под стопою. Она отвечала на любое воздействие: мягкий импульс передавался в ногу и ощутимо прокатывался через мышцы, как волна. Но до чего же трудно было попасть в один с ним ритм! Снова и снова Борзов отталкивался, прислушиваясь к ответной реакции. К отдаче. В этом был весь фокус: попасть в такт. Удастся — будешь лететь, как на крыльях; если нет — каждый шаг будет западать, при каждом шаге ногу придется вытаскивать и сила будет уходить не на толчок, а на борьбу с сопротивляющимся, противодействующим тартаном.

...Для него это был самый неудачный забег. Он чувствовал, что бежит коряво, топорно. Вязал тартан. Ноги не находили опору и словно срывались с незримых ступенек. Он продавливал себя, протаскивал, как через мясорубку. Он вымучивал себя — и с холодеющим сердцем следил, как сила уходит из тела, рук и ног, словно кровь уходит, остаются же беспомощность и пустота...

Но таким видел и ощущал забег только он один. А со стороны это смотрелось куда иначе! Мощная гармония тела, пластичный шаг отбивает размашистые два метра тридцать. Непосвященному или прозевавшему первую секунду зрителю могло показаться, что это бег с гандикапом, что Борзов для интереса, для зрелищности дал соперникам фору, а теперь показывает, как нужно бегать... Есть выражение: «Обошел их, как стоячих». На последнем шаге — эффектный бросок грудью на ленточку (а ведь он этого не делает почти никогда! Но тут было чувство, что все, конец, нет больше сил, последние выскреб, вымучил, на еще один шаг просто не хватит — такая пустота внутри, такая пустота!.. — вот и бросился).

Потом корреспонденты отмечали, что новый чемпион Европы (впервые в истории легкой атлетики — советский спринтер) и после финиша не расслабился, был какой-то сосредоточенный, углубленный в себя, отрешенный от окружающего; на вопросы отвечал рассеянно... Но чему же тут удивляться? Ведь он обязан был (так он считает) по свежим следам, пока ничего не забылось, проанализировать весь бег: и чувства, и мысли, и ощущения. Ведь это же был не обычный бег, а самый неудачный. Тем более надо было непременно в нем разобраться.

В этом — весь человек, весь характер. Достойный ученик Петровского. И как спортсмен и как будущий ученый.

«Так завершились два года моих тренировок у Валентина Васильевича Петровского. Интересно быть его учеником, много новинок он применяет на занятиях, исключительно глубоко знает спринт. Ну, а мой первый успех был и первым доказательством правильности его своеобразной методики тренировок и умения так подвести своего воспитанника к важнейшим соревнованиям, чтобы тот мог бороться за победу».

Петровский не раскрывает карт.

Возможно, он их и не прячет, или, говоря точнее, не затрачивает на это усилий. Но за ним не водится и стремление к просветительству, такое естественное для педагога активное вмешательство в чужие действия, безудержное желание объяснять и поправлять; бескорыстно отдавать свое время, знания и энергию первому встречному, отдавать безоглядно — а как же! В этом вся мораль и вся философия педагогического подвижничества — стараться не думать, в какую почву падает зерно, не затопчут ли его копыта...

Потому что, хотя Петровский и педагог, прежде всего он ученый.

Его главная работа — думать.

К каждой мысли он добирается исподволь, неспешно; не летит, доверяясь вдохновению, а подползает, добросовестно ощупывая за пядью пядь. Поэтому создается впечатление, что новая мысль дается Петровскому трудно. Хотя скорее всего дело в другом. Может быть, он трудно привыкает к новой мысли, трудно убеждается в ее заряде — положительном или отрицательном. Но уж если он ее принял — это на всю жизнь.

Только поэтому он осмотрителен. Не из жадности — из уважения к своему труду. И в силу характера, не приемлющего халтуру, корыстолюбие и захребетничество. Другое дело, если к нему приходят, самостоятельно проделав огромный путь, наученные потом, муками и ошибками... Впрочем, таким и не надо много.