Десять лиц Николая Авилова

Вот с каких серьезных неудач начал Николай Авилов свою непосредственную подготовку к Мюнхену, вместе с Владимиром Яковлевичем Авилов подсчитывал, сколько же ему надо набрать « каждом виде из десяти, чтобы проиграть Кирсту в первый день не больше ста очков. Только тогда он сможет рассчитывать на победу. И, готовясь к Мюнхену, Авилов решил несколько задач такой трудности, что ему не раз казалось, будто Олимпиада уже началась. На матче СССР — ФРГ он победил Вальде, снова превысив восьмитысячный лик. На чемпионате страны Авилову удалось завоевать первенство с высоким результатом — 8115 очков... Но он уже знал, что Баннистер на первенстве США набрал 8120, что польский десятиборец Сковронек достиг еще более высокого рубежа — 8140 очков, что Кирст и Валь-де полны решимости победить в Мюнхене. Да, для того, чтобы рассчитывать на золотую олимпийскую медаль, в Мюнхене необходимо набрать не менее 8300.

Цифры кружились перед глазами, как мошкара на болоте, жалили, жгли. Уже поселившись в олимпийской деревне, Авилов не удержался и, получив свой стартовый номер — на полотняном квадрате стояла цифра «922», — неожиданно для самого себя стал прикидывать, какой результат принес бы ему столько очков.

Больше Авилов о цифрах не вспоминал, разве что во сне, но свой рассказ о пережитом начал именно с них.

От Авилова

— Мое лучшее время в беге на 100 метров всего-то 10,8 секунды. В Мехико я начал борьбу, получив за 10,9 секунды 828 очков, а вот в Мюнхене мой первый взнос оказался на 25 очков меньше — так расценивает таблица результат в 11 секунд. И хотя Владимир Яковлевич учитывал, что я имею возможность пробежать дистанцию даже и за 11,2, я не стал себя успокаивать. Не утешило меня и то, что Кирст пробежал сто метров еще хуже, проиграв мне двенадцать сотых секунды: в конце концов на Кирсте сеет клином не сходится, ведь, кроме него, есть еще десятиборцы, которые своего момента не упустят.

Нет, не очень-то вдохновлял меня первый результат, а тут еще вспомнилось, как Василий Кузнецов на чемпионате Европы в Белграде сорвался в спринте и только после бега на 1500 метров сумел обогнать Вернера фон Мольтке. «Мне 1500 метров не помогут, — подумал я тогда. — Надо сразу же наверстывать потерянное в прыжках в длину». И то, что мне в первой же попытке удалось установить свой личный рекорд — 7 метров 68 сантиметров, оказавшийся вообще лучшим результатом, показанным десятиборцами в Мюнхене, буквально окрылило меня. Но крылья в декатлоне — вещь бесполезная. И в этом я смог убедиться, когда взял в руки ядро.

Вопреки всем своим предварительным расчетам я и здесь установил свой личный рекорд — 14 метров 36 сантиметров, но чего стоил мой бросок, если Кирст отправил свое ядро на 16 метров 9 сантиметров? Вот и получилось, что хоть я в прыжках и выиграл у него 9 сантиметров, но он покрыл эту недостачу, обогнав меня в толкании ядра сразу на 173 сантиметра.

После таких подсчетов не взлетишь. Но летать нам все же пришлось и сразу же после того, как мы отложили ядра. Настал черед прыжкам в высоту. После долгой и трудной борьбы мне удалось преодолеть 2 метра 12 сантиметров, но Кирст упорно тянулся за мной и проиграл всего 2 сантиметра.

«Чистым» прыгунам 2 сантиметра вполне достаточны для победы, но в десятиборье цена затраченных усилий свелась к тому, что из тридцати восьми проигранных Кирсту очков мне удалось отыграть восемнадцать. Вот и все. А впереди нас ждала четырехсотметровая дистанция, последний старт первого дня...

Понимал ли я тогда, перед этим пятым стартом, что мне удается намеченный план, что я проигрываю Кирсту совсем немного? Нет, об этом я не думал. Я думал лишь о том, чтобы не сойти с дорожки, пробежать дистанцию быстрее 79 секунд, а то за бег и ломаного очка не получишь.

Каково же было мое удивление, когда я узнал, что прошел дистанцию со своим личным рекордом, 48,5 секунды, побив Кирст а на четыре десятых секунды... Ну и что же? Из пяти .видов я проиграл Кирсту только ядро, показал ряд своих личных рекордов, а закончил первый день, набрав на 19 очков меньше, чем он. Но какие сюрпризы приготовил нам второй день декатлона! Кирст сошел! Сразу же! Не закончил барьерного бега. А вместе с ним лишились шансов на победу и два польских десятиборца — Янченко и Сковронек. Но, потеряв в пути главного своего соперника, я понимал, что выступать мне будет еще труднее, что теперь от цифр никуда не денешься. И хоть барьерный бег мне тоже удалось закончить с личным рекордом — за 14,31 секунды, — мои мысли были по-прежнему напряжены до предела: диск надо во что бы то ни стало бросить хорошо и сразу же, с первой попытки. И действительно, гляжу на табло, а там 46 метров 98 сантиметров — такой бросок мне еще никогда не удавался.

Кто же у меня за спиной? С отрывом в триста очков за мной следовали десятиборец из ФРГ Шрайер, бельгиец Хербранд, американец Беннет, датчанин Енсен, поляк Катус. Триста очков — это запас немалый, если семь стартов уже позади. Но надо знать, что такое восьмой старт. Прыжки с шестом! Четыре часа борьбы. Огромного физического и нервного напряжения требуют они от спортсмена. А тут еще вспомнилась травма, помешавшая мне встретиться в 1969 году с Тумэем. И разве мог я не вспомнить того нуля, который схватил на прыжках с шестом в матче СССР — ГДР, уступив победу Кирсту? Теперь Кирста не было рядом, но высота четыре метра — вот она... И это только начало. Остановиться на ней — значит проиграть. И вот я беру четыре метра с первой попытки, четыре тридцать со второй, четыре тридцать пять — снова с первой, четыре сорок и четыре пятьдесят — со второй, четыре пятьдесят пять с третьей и пытаюсь взять четыре шестьдесят, но... безуспешно.

Уже потом я узнал, что американец Беннет и датчанин Енсен взяли 4 метра 80 сантиметров, но тогда, не дожидаясь конца прыжков, я ушел отдыхать под трибуну. Я отказался от всего: от услуг массажиста, от всех подсчетов и консультаций. Я просто заставил себя заснуть, но все равно, когда нас вызвали на старт, ноги у меня подгибались так, словно я всего пять минут назад отложил в сторону шест.

При мысли, что после метания копья мне придется пробежать более трех кругов, теряя на каждом шаге с таким трудом накопленные очки, у меня в буквальном смысле слова подгибались ноги и опускались руки. А, как известно, копье без разбега не возьмешь и, не подняв руку над головой, в -воздух не запустишь. Ах, Лусис, Лусис! Если бы ты мог направить мою руку, передать ей тот мгновенный взрывчатый рывок, который только и может заставить колье парить в воздухе... Я вспомнил о верхнем пределе а метании копья — 101 метр 3 сантиметра. Какое издевательство! Ведь мировой рекорд, установленный Лусисом перед отъездом в Мюнхен, был равен 93 метрам 70 сантиметрам. Мне никогда не приходилось метать копья дальше шестидесяти! А тогда в Мюнхене я был убежден, что и на четырнадцать метров его не запущу. Четырнадцать метров — это нижний предел расчетной таблицы, за такой результат десятиборцу ничего не полагается, ни очка.

И я ведь не ошибся! Моя первая попытка кончилась нулем, копье легло плашмя, не оставив отметки на траве. Правда, у меня оставалось в запасе еще два броска, но рисковать ни одним из них я не имел права и поэтому решил ограничить разбег двумя метрами. Сам не знаю, как я выпустил копье в воздух, и, только увидев его в полете, вздохнул с облегчением: летит и ладно. И вдруг цифры на табло: 61 метр 66 сантиметров. Седьмой личный рекорд! Ну, теперь можно использовать третью попытку, не таясь, но я тут же остановил себя: а тысяча пятьсот метров? Кто за тебя побежит?

Неотвратимо, неумолимо надвигался на меня последний старт, а до начала бега надо было успеть произвести все расчеты. Теперь без них не обойтись, вслепую 1 500 метров не пробежишь. Сколько очков мне дадут 1 500 метров, если я пробегу их Б свое лучшее время — за 4 минуты 23 секунды? 628 очков! Ну, что же, приплюсуем эту цифру к тем, что удалось мне накопить. Сколько будет 7815 плюс 628? 8443. Вот сколько! Но это же новый мировой рекорд! На 26 очков выше результата Билла Тумэя! И тут же предательская мысль останавливает работу моего арифмометра: может быть, не думать о конечном результате? Просто пробежать, просто выиграть, а мировой рекорд отложить до другого раза? Ведь мы с Владимиром Яковлевичем считали, что для победы в Мюнхене хватит 8300 очков. И ведь не ошиблись. Зачем же бежать полторы тысячи за 4 минуты 23 секунды, если можно пробежать их за 4 минуты 28 секунд? Я не побью рекорда Тумэя, но все равно обеспечу себе золотую медаль. А тренер сборной Фрэд Куду шепчет: «Можешь ты хоть раз выложиться? Можешь показать, что у тебя осталось за душой?» И Леня Литвиненко просит: «Ты держись за мной. У меня силенка осталась. Мне деваться некуда. Пробегу хорошо полуторку — могу попасть в призовую тройку».

Легко сказать — держись! Да ему тысяча пятьсот метров — как закуска перед обедом, но когда мы заняли свои места на старте, освещенном ярким светом прожекторов, я поклялся самому себе держаться за Леней Литвиненко. Увы, очень скоро после этого я понял, что за Леней мне не удержаться. Он уходил все дальше, а меня мотало из стороны в сторону, все сильнее болел бок, ноги подгибались, и глаза застилал какой-то радужный туман. Я бежал сначала третьим после Литвиненко и Янченко, а потом уже не помню даже каким. Кажется, после двух кругов я обошел Янченко, но Литвиненко уходил все дальше и дальше. А лотом метров за сто пятьдесят до финиша я разглядел на табло цифру — 4 минуты и подумал, что на полторы сотни метров мне может хватить 23 секунды, если соберусь, если поверю в себя...

Неужели уложусь? Эта мысль достигла моего затемненного сознания и, наверное, помогла моему измученному телу преодолеть последние сто пятьдесят метров... Потом я узнал, что остаток дистанции я пробежал не за 23 секунды, а на две десятых быстрее- И когда за линией финиша Леня Литвиненко обнимал меня и кричал в самое ухо: «Смотри, смотри!» — я еще не видел на табло мою окончательную сумму — 8454 очка. Я еще не видел, что Леня стоит вторым в этой таблице, я еще не чувствовал, как обнимает меня американец Дэвид Беннет, как он помогает мне и Лене радоваться, зная, что на это у нас нет уже сил...

Еще несколько слов от автора

На этом можно было бы поставить, наверное, точку, если бы, перечитывая рассказ Авилова, я вдруг не услышал рассудительный голос, выражающий мнение тех, кого вполне устраивает не верхний, а нижний предел во всем, не только в спорте: