Память

— А ты как будто моложе был и не толстый.

— Да и ты вроде тогда с шевелюрой ходил. А поди-ка сейчас голова, что выкошенный луг, стала.

— Годы, Иван.

— Они, Коля!

Вот так это и происходило.

Во время перерыва торжественного собрания, с которого начался слет ветеранов, я записал рассказ Петра Кузнецова.

— Я тогда в госпитале лечился, в Титовке, это если от Мурманска к финской границе, то километров сто будет. Как немцы опять в наступление пошли, наш госпиталь эвакуировали под город, а потом и вовсе хотели в дальний тыл отправлять. Рана у меня подживала, и не хотелось на простынях отлеживаться, когда такие дела начинались. Узнали мы в палате, что формируется Полярная, и пошли целой компанией к начальнику госпиталя: отпустите, мол, на фронт. Он подумал, качнул головой и говорит: «Я вас, братцы, в другое время подержал бы еще, но раз такое дело, идите». Ну, мы прямым ходом в военкомат. Поскольку народ уже обстрелянный, получили каждый по винтовке, обмундирование свое было, и стали мы бойцами третьего Полярного стрелкового полка.

Народ, я вам скажу, разный в полку подобрался: тут и учителя, и рыбаки, и лесорубы, в роте даже охотник-якут был, он по каким-то своим делам в Мурманск приехал, там война его и прихватила. До дома далеко, ну, и остался. И рабочие были среди нас, и бывалые солдаты, и совсем еще зеленые ребята. Ну, это только до первого боя. Тот якут потом, помню, Иваном его звали, настоящим героем стал, большого мужества человек оказался.

Вот с Воробьевым мы и воевали, это сейчас он такой важный стал, страшно подступить, а тогда мы все на один лад скроены были, одно слово — комсомольцы. Сколько мы с Василием из одного котла этой войны хлебнули — на пятерых хватит. И он меня не однажды выручал, и я его, дело-то военное. Два раза еще я в госпиталях лежал, но от полка не отбивался, так до конца в Полярной и был. Как война кончилась, домой поехал, в Мордовию, есть там такой Инсарский район, совхоз Верхне-Лухвинский. Жил как умел, детей растил, работал, я ведь на все руки мастер — и столярить могу, и пахать, и дом сложу будь здоров. Ну, а как школьники меня разыскали, я с Воробьевым списался, договорились в Мурманске встретиться. Я к директору совхоза пришел. «Пусти, — говорю, — на недельку своих «полярников» повидать». Он мне: «Езжай, Петр, святое дело».

Так просто рассказал он мне о своей жизни и о том, как застрелил первого фашиста и как целый год ругался с бригадиром, который не хотел коровник ремонтировать. Послушаешь Кузнецова, ничего особенно героического вроде и не случалось, надо было воевать — воевал, надо было работать — работал. Как и все, кто называл себя солдатами Полярной дивизии. А помножишь это одно «надо» на всех тех, кто защищал Мурманск, и становится понятно, почему город не достался врагу.

Через много лет после войны был такой случай. В известном мурманском ресторане «Арктика» (сейчас его уже нет) ужинала группа немецких туристов. Когда гостям подали десерт, один из них, лысоватый, уже немолодой мужчина, встал и произнес тост «за героический город», а затем попросил переводчика громко его перевести. «Я был приглашен на банкет в этом ресторане осенью 1941 года, — сказал немец, — и попал сюда только через двадцать пять лет. Теперь я здесь как друг и бесконечно рад, что вышло все именно так».

Он был офицером одного из артиллерийских подразделений, действовавших на Мурманском направлении. Дважды Гитлер назначал окончательный срок взятия города, он был уверен в том, что очередное наступление сломит сопротивление защитников Мурманска, и среди гитлеровских офицеров уже распространялись пригласительные билеты на победный банкет. Судьба распорядилась иначе, вернее, иначе распорядились эти люди.

...Он шел к трибуне, одергивая на ходу китель, долго не мог начать; смотрел в зал, откашливался, комкал в руках какие-то бумажки. Затем, сунув листки в карман, заговорил быстро и отрывисто, точно боялся, что не успеет сказать всего, что хотел. Слова у него получались вовсе не трибунными, и сам он гляделся из зала, несмотря на полковничью форму, довольно-таки буднично и как бы случайно. Но, может быть, именно поэтому его слушали с необыкновенным вниманием, угадывая в том, что он говорил, большую мужественную правду.

А потом мы ехали с Николаем Ивановичем Шапкиным в одной машине вдоль Западной Лицы. У него на коленях лежала оперативная карта этого района, сохранившаяся с тех лет. Полковник сверялся с ней и время от времени начинал быстро рассказывать, возвращаясь памятью в сентябрь 41-го года:

— Действия нашей и без того маломощной артиллерии были крайне затруднены, местность видите какая, ущелья, овраги, болота, снаряды не подбросишь, каждый метр дороги простреливался немцами. Мы прятались за валунами, долбили мерзлую землю, чтобы хоть как-то скрыться от осколков. Наступать было особенно трудно, егеря сидели в хороших окопах полного профиля и засыпали нас минами.

Он показывает рукой на обрывистый южный склон Чертова перевала:

— Батальон брал эту высоту с востока, а мы с Сережей Ершовым сидели в воронке на противоположной стороне и держали под огнем подходы к перевалу. Самая жара началась, когда егеря не выдержали и скатились вниз; мы били по ним метров с тридцати. Ну и они отвечали, естественно. А все же мы их загнали в реку и заставили отойти на западный берег.

На стоянке Шапкин окликнул своего бывшего пулеметчика Сергея Тимофеевича Ершова, и они пошли искать ту самую воронку. Нашли. Ершов расковырял носком ботинка землю на дне заросшей брусникой воронки, и оттуда выкатилось несколько гильз от «максима». Шапкин и Ершов постояли несколько минут молча, положили в карманы по гильзе и вернулись к колонне.

Враг потерял на рубежах Западной Лицы более двух тысяч солдат и офицеров, много артиллерии, минометов, транспорта, лошадей. Не выдержав удара «полярников», егеря отошли за реку и укрепились на западном берегу. Смертельная опасность, грозившая Мурманску, отступила. Оставив надежду взять город с запада, гитлеровцы перебросили войска на Кестеньгское направление, рассчитывая перерезать Кировскую железную дорогу. Там их вновь встретила Полярная дивизия, к тому времени пополнившаяся людьми и немного отдохнувшая. Станция Лоухи, поселок Великая Губа, озера Безымянное и Капанец стали географическими координатами мужества бойцов Полярной. Дивизия сражалась на самых трудных участках и не знала поражений.

После разгрома гитлеровцев на полуострове Полярная перебрасывается на 2-й Белорусский фронт, участвует в освобождении польских городов и сел. Последняя боевая операция дивизии — высадка на датские острова Борнхольм и Кольберг и пленение 12 тысяч солдат противника. Первым на Кольберг десантировался батальон майора Петра Хабарова. Тогда майору не было и 25 лет. Спрыгнув с катера, он, по подбородок в ледяной воде, с пулеметом в руках, дошел до берега, а потом бросился в атаку и увлек за собой батальон. За умелые действия и личное мужество Хабаров был награжден орденом Кутузова II степени.