...Окно моего здешнего жилища выходит на лагуну. Широким полукружьем нависает над ней холмистый зеленый берег. Вода в лагуне так спокойна, что холмы лежат на водном зеркале, точно отпечатанные.

Смеркалось. Затушевывался, терял очертания остров, наливаясь темнотой. Лишь вода спокойно светлела, вбирая остаток дня.

Федор то и дело вскакивал, давил половицы тяжелыми башмаками на рубчатой подошве. Подливал себе чаю и звонко позванивал ложечкой.

А я глядел на вечереющий остров.

– Тебе трудно представить, что испытал я, очутившись вдалеке от людей, на пустынной оконечности Медного. Вначале каждую неделю ходил в гости к орнитологам. Двадцать километров по горам. Почти день убивал, чтобы добраться в один конец. Потом они уехали. Я остался совсем один. Жил в маленькой туристской палатке, где можно было только лежать. Еду готовил на примусе. Однажды впервые в жизни испытал ужас. Люди часто произносят это слово, но мало кто знает, что означает оно на самом деле.

В ложбинке я лелеял пламя примуса, закрывая его спиной от ветра. Загородил ладонями, давая окрепнуть. И вдруг из-под руки увидел страшную, ободранную морду, которая тянулась к пламени. Дыхание замерло. Я не мог пошевелиться. Морда ткнулась носом в огонь, обожглась и исчезла. Это был песец, облезлый, весенний песец. Целый день не мог успокоиться. Потом, много спустя, привык, освоился. Уверовал, что меня никто не тронет, не съест.

В шесть утра в дождь не дождь, в любой ветер, холод я выползал из палатки и шел на лежбище. Несколько часов считал котиков. Секачей отдельно, самок отдельно, «черненьких» – детенышей – отдельно. В обед снова счет и вечером – то же. Кто-то из них ушел в море, на смену вышли на берег новые. Не думай, что это так просто – считать, их там в среднем три с половиной тысячи было.

...Зимой в институте у нас утром и вечером кто-нибудь из начальства, случайно вроде, стоит в вестибюле. Наблюдает, кто во сколько пришел, кто когда ушел. Меня это раздражает. Хочется опаздывать и уходить раньше, назло. А здесь никого вокруг, а ты сам торчишь на лежбище, и твой рабочий день, начавшись ранним утром, когда в городах еще спят, заканчивается поздним вечером. И одно удовольствие и развлечение у тебя перед сном – приемник. Но в последние недели позволяешь слушать себе лишь последние известия: батареи катастрофически садятся.

Федор останавливается рядом со мной, прижимается лбом к стеклу.

– А знаешь, один раз я все же пожалел, что я не в газете. Зверобоям завезли кровати. И что ты думаешь! Сетки полуторные, а спинки двуспальные. Додуматься же надо! Ох, как захотелось мне отхлестать этих хозяйственников! Наверное, у меня получился бы такой материал, что вы тут же вывесили бы на доску лучших. Я-то помню, что ни разу этой чести не удостоился, потому что был посредственным журналистом, и ни разу, пожалуй, мой материал не осел в головах у читателей. Иногда я бился днями и ночами над статьей, а сдав, тревожно ждал: вдруг придет отклик. Но так и не увидел я ни разу читательского письма по поводу моих писаний... Теперь я обжился. У меня есть настоящий дом. Моя, понимаешь, моя работа. А знаешь, как я ухитрился дом поставить! Директор зверокомбината, выполняя указания свыше, прислал строителей, чтобы сделали мне нормальную палатку. С полом, на столбах, с печкой. На строительство дома директор не согласился: дорого. «Ребята, – сказал я строителям. – По осени надо снимать палатку. А куда складывать тент, печь, кровать! Сами видите, необходим сарай». Так появился у меня дом. Только вот печь тянула, как бешеная. Бревно засунешь, а его только и хватает, чтоб чайник вскипятить. А попробуй с берега потаскай дрова! Робинзону было легче»

Котиков у нас еще по-настоящему не знают. Неизвестна величина стада. Тайной покрыто пребывание котиков в океане. Где зимуют они! Что ведет их именно на командорские лежбища! Я вместе с другими хочу ответить на эти вопросы.

Первое время я пугался котиков. А ведь надо было спускаться, подходить к ним вплотную. Как иначе пометишь их!.. Подхожу... Протягиваю на шесте банку с краской хозяину гарема. Он понюхает, скривится, отвернет голову. Тут я его и помечу. Но бывает, осерчает секач, схватит зубами банку и закинет подальше. А сам в воду. Вот и дожидайся его.

...Летом на Медном бывает много народу. Геологи, орнитологи. Время от времени мы сходимся в Преображенском. На почте. Письма там ожидают нас, давно остывшие телеграммы. Но для нас в них та же новизна, что и в день, когда они были посланы.

...У нас здесь в большинстве мужчины. А вот кто герой среди нас, так это Люда Фирсова. Что мы, мужчины, полные сил, перед нею, хрупкой и молоденькой!

Люда три года приезжает на Медный. Однажды поставила свою палатку в гроте над водой, в нескольких километрах от Преображенского. Добираться до «рабочего места» из села было утомительно, а ей приходилось несколько раз в сутки взвешивать яички чаек.

Однажды разыгрался шторм. Мы оказались дома, в селе. Что будет с Людой! Она заперта водой, не сможет выйти. Но это еще полбеды, вдруг волны захлестнут грот! Помчались к ней. Спустились на веревках. В гроте вода. А Люда сжалась в комочек, забилась вглубь и сидит.

«Испугалась!» – спросили мы, вытащив ее.

«Не очень. Пережидала непогоду».

«Неужели ты не понимаешь, что тебя могло затопить, что ты могла погибнуть!» – сказал кто-то зло.

«Правда!» – И глаза у нее были такими наивными и одновременно понимающими...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.