Цена времени

И моя древняя хозяйка Катерина Ондреевна (она так сама назвалась) тут же подтвердила:

— У нас зря как хорошо. Зря как хорошо. А летом, да ежели вёдро, господи...

Уловил я в ее словах знакомые пластовские нотки и вспомнил, как писал он в автобиографическом очерке чуть не двадцать лет назад:

«...Село лежало на Большом Московском тракте, сколько я себя помню, мимо тянулись бесконечные обозы, мчались пары и тройки с ямщиками-песенниками...

С тех пор запах дегтя, конское ржание, скрип телег, бородатые мужики приводят меня в некое сладостное оцепенение...»

Его дом по-прежнему стоит у Московского тракта. Но давно уж проехал мимо последний ямщик. Только давняя, с детства, любовь к родному углу не ослабла за три четверти века. Умиляться тут нечему. Чего бы все мы стоили без этой любви к земле своих отцов? Только вот хитрость: как любить? Иные тоже, выйдя в знаменитости и возвратясь в родные края, ставят себе это в заслугу: не порвал-де связи с родной землей. А если поглубже разобраться, то общего давно уже ничего нет, кроме разве что географического понятия, а корни, которые будто питают творческие силы материнскими соками, на поверку давно иссохли.

У этого все просто: он рад, что живет в родном селе, рад, что трудом своим помогал прославить его. Объяснять тут вроде бы нечего: народный художник. Но сама формулировка эта требует все-таки определить, какой смысл вкладываем мы в эти слова.

В разговоре я спросил о том Пластова, Наверное, не особенно удачно. А может, вопрос этот, повторенный многократно моими предшественниками, надоел ему, и поэтому он рассердился:

— Напридумывали мы всяких слов и мусолим, пока не сотрем, как старые пятаки. Конечно, пятак с копейкой или двугривенным не спутаешь, но все-таки, стертый, он уже не пятак...

Он явно не хотел говорить на эту тему. Настаивать не хотелось. Но вопрос остался.

Один художник, хорошо знавший Пластова, как-то сказал мне о нем:

— У него пронзительный глаз на деревню, доскональное знание ее.

Вспомнив эту характеристику, я почему-то подменил «знание» «изучением» и сказал Аркадию Александровичу, что художнику для успешной работы необходимо изучать жизнь. Уж после сообразил, что с языка сорвался избитый штамп, тот самый «стертый пятак», что так возмущает Пластова. И он сразу поймал меня на слове:

— А что такое «изучать жизнь»?

— Ну, наблюдать ее, работать... — не сразу нашелся я с ответом.

— Работать, наблюдать... Можно и тысячу этюдов с натуры написать, а когда сведешь их в одну картину — получится фальшь, так как не понял сути явления. Я вот был в Италии, Египте, во Франции. Писать там одно удовольствие: все ярко, броско. И цвет и свет необычайные, и типажи сами на холст просятся. А напишешь, присмотришься — получилось все какое-то холодное. Без души. Внешнюю сторону схватил, а внутрь заглянуть не сумел. А вроде бы наблюдал, работал... Все равно как скульптуру щупать через варежку: не поймешь, мрамор или бронза.

А потом без видимого перехода он спросил:

— Вот ваше мнение, когда к художнику приходит зрелость?

— У каждого по-разному. У одного раньше, у другого — позже...

— Верно, что по-разному! А чаще всего, когда уже за сорок. Покойный Нестеров Михаил Васильевич однажды сказал мне: «Вы еще мальчишка». Я возразил: «Какой же мальчишка, если пятьдесят лет скоро». А он говорит: «Доживете до моих годов, поймете». Теперь вижу: он был прав. Только вот беда: очень мало времени остается после того, когда наконец возмужаешь.