— Ну хорошо, — согласилась бабка, но начала не сразу... — В девках молодых я была некрасивой, и никто меня не примечал. Вот и обидно было... Обидно, почему подружке моей, Марьюшке, слова все говорят горячие да нежные, а мне — хотя бы слово кто...

Помню, парень один, Вася, однажды подошел и сказал: «Толька, девчонка моя милая, ну-ка...» Был вечер, и он подошел сзади. Руками он обнял меня, а произнес слова те шепотом. Я обмерла. А он коснулся щетиной моей щеки и продолжил шепотом: «Толька, девчонка милая...» — и поцеловал меня.

Ох...

Верите ли, девчушечки, как птица скорая развернулась я, прильнула к нему, обхватила его головушку и давай целовать губы. А сама дрожу, и так мне хорошо — сердце вот-вот выскочит. Он вдруг отскочил от меня — напугался, вот дурачок-то... Побелел — в ночи светится. Встал в сторонке и смотрит на меня. «Дура!» — кричит. А отошел подальше и еще раз крикнул, зло: «Дура!» И еще раз: «Дура! Тьфу!..»

Приходил он ко мне, опомнившись, ночью, да я не далась. Я била его по лицу — не ладонью, а кулаком, и столько во мне было злости, силы столько — как, откуда, почему? — не знала, не ведала я. И он, когда уходил уже, в отчаянии спрашивал: «Ну за что? Ну почему? Ненави-и-жу!..» А я тоже сказала ему: «Ненавижу!..»

Стукнуло мне тридцать пять, когда пришла война. Мужиков след простыл, все на фронт ушли, никого совсем в деревне. Уже после войны, правда, появился в деревне мужчина из-под Ростова — один на весь свет сказался. Приехал и занялся пчеловодством у нас. Ни с кем он не беседовал, ничего не вспоминал, жалоб не имел, только тяжело иногда вздыхал. Хранил он несколько медалей и орден звездой и по праздничным дням устраивал награды по сизой гимнастерке. Один день порешила я для себя и пришла к нему да сказала: «Послушай-ка, Петро Васильевич, ты ж не переберешься ли ко мне?» Он глянул мне в глаза, но ничего не ответил. Вот я и думала: придет, не придет?.. Прошло две ночи, подошел он и сказал: «Ну, хорошо...» И мы начали жить. Вот как просто было, девоньки: пришел, и начали жить, ох...

Да не суждена, видно, была совместная жизнь. Меньше чем через год умер Петр по заражению крови. Ну хотя бы отчего иного, а тут: кровь заразил! Возился с пчелами, разрезал случайно ступню — и приказал долго жить... А уж Феня наша родилась, когда четвертый месяц ходила я на кладбище... Ходила, убирала его могилу ромашками да васильками — их видимо-невидимо у нас...

Бабка Толя, вздохнув, закончила.

Стало слышно, какой ветер за окном — резкий и сильный. Ниже, землей, он метет, верно, листья, а здесь, высоко до пятого этажа, он натужно дует-свистит. Оказывается, настоящая уже осень, и холодно на улице, и люди, видно, кутаются в теплое, повесили носы.

Чай остыл, и каждый размышлял о своем, сравнивая это свое с услышанным, и выходило как-то лучше, легче, потому что, какие бы ни были, всем им, девчонкам, много говорили хороших слов, и они их тоже говорили, говорили, говорили...

Еще недолго сидели, подогрели чай и вновь его пили, и наконец дверь раскрылась, впустив Феню. Она увидела мать и радостно выдохнула: «Мама!..» Старуха ответила тихо: «Фенечка-а», — и голос ее задрожал.

За спиной у Фени высился молодой человек в черном костюме, он громко поприветствовал всех.

— Это моя мама, — объяснила Феня.

— Здравствуйте, — повторил молодой человек и улыбнулся.

— А это Володя.

— Здравствуйте, — сказала бабка Толя.

Вот вроде и легче стало, после знакомства. Да только что же? Забыли расцеловаться мать с дочкой: ну-ка, ну-ка, Фенечка... Иди сюда, иди, милая, иди.

Бабка Толя встала, дошла до Фени и крепко-крепко обняла дочь, поцеловала в губы и сказала: «Ну вот...» — и заплакала было.

— Ну что ты, мама...

— Я не буду, не буду, Фенечка... — прошептала бабка Толя и вправду не стала.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.