— Ну вот что! — решительно сказал Володя. — Бутылка на столе есть? Есть! Народ есть? Есть! Тогда — за знакомство! Так, Анатолия Алексеевна?!
Старуха растерялась: парень-то, оказывается, имя-отчество ее знает...
— Э-э... — протянул Володя. — Давайте, давайте, шевелитесь! Люся — марш за пластинками! Рая-Раиса Федоровна — обеспечь посудой! Давай, давай — чего смотришь! А ты, Веронька, навевай тоску — да-да! — и качественно, качественно навевай!..
Так через половину часа вели они за столом пространные разговоры...
— Вот смотрю я на вас, — объяснял Володя, — и дуры вы все дурами! — Он обвел женщин рукой. — Ходите тихонько, говорите тихонько, друг другу сказки плетете про добрые души, тихую радость, покойную, счастливую жизнь! Помню, бабка моя тоже все говорила: «Ежели проживешь долгую жизнь да сохранишь сердце добрым, тогда все будет известно людям. Все. Потому что, говорит, настанет час, и о тебе вспомнят, милый...» И такая это тоска слушать — боже! Все эти деревенские советы, деревенская бережливость и неторопливость — словно укор веку, где все кипит, строится, где нет тихого, унылого, мужицки мудрого! Все торопится, и некогда остановиться, некогда устало вздыхать и говорить: «Ах, ох...» Жить — чтоб раскрутился дух нараспашку, любить — чтоб пела да радовалась душа, печалиться — чтоб сгорало внутри сердце! Хочу я чувствовать, понимаете, чувствовать, что жив, что живу!..
— Эх, Володя, Володя, — не соглашалась бабка Толя, — а потом-то что? Что потом?..
И Рая-Раиса Федоровна с Верой-тихой тоже смотрели укоризненно и испуганно: потом-то что?..
— «А что потом, а что потом»! — передразнил Володя. — Разве я могу ответить — что? Да ничего особенного. Будем жить, все так же будет продолжаться жизнь. Потом — смерть. Но разве то, что потом — смерть, останавливает нашу волю жить, жить во что бы то ни стало, а значит, в конце концов и нашу волю умереть во что бы то ни стало?! Нет и нет! Вот и нечего спрашивать тогда. Не в том суть...
...Эту ночь мать и дочь спали на одной кровати, «валетом». Бывало, дома, когда Фенечка была еще малюсенькой, прижмется к телу, дышит теплом, обнимет ручонками — так хорошо. А как взрослеть стала, как появились секреты — спят «валетом», если уж приходится спать вместе. Но бабка Толя не винила дочку, понимала, — так, верно, и должно быть. Да все равно порой обидно.
Обе долго не спали, но лежали тихо. Несколько раз бабка хотела сказать что-то, но не начинала — только вздыхала.
— Мам, — прошептала Феня, — ты не вздыхай. Все будет хорошо. Вот увидишь.
— Я и не вздыхаю, — вздохнула старуха. — Чего мне вздыхать-то?
— Ну, все равно...
Девчонки в комнате давно спали, видели сны, иногда кто-то повернется, охнет нежно и легко и опять спит да видит хорошие сны.
— Что ж вы надумали-то? — с обидой в голосе спросила бабка.
— Ой, мам, сколько надумали!..
— Надумаешь с таким!
— Да ты же не знаешь его, мама! — укорила Феня счастливым шепотом.
— А зачем его знать?.. «Жить — чтоб раскрутился дух нараспашку!» По-русски и сказать-то так — язык не повернется.
— Как это, мама?..
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Из перуанского дневника