Пятый путешественник

Из полутемной кладовой пахнуло острым запахом кожи, смазочных масел. Никанор нашарил выключатель. Наверху тускло засветилась лампочка в заляпанном старой побелкой колпаке. Ух ты! Против входа на стене висели скрещенные рапиры. Проволочные маски уставились прямо на него своими тупыми мордами. Он перевел дух и огляделся. В углу, словно разнокалиберные ядра старинных пушек, лежали мячи. Будто некая скрытая сила затаилась до поры в этих упруго надутых кожаных шарах, повисла на толстых канатах, свернувшихся на концах кольцами. Тронь только! Гимнастический «конь» со спиной, туго обтянутой коричневой кожей, словно бежал к выходу, да отчего-то замер на ходу. Что это? Никанор вздрогнул: под рапирами спиной к стене стоял человек и, чуть подавшись вперед, молча вглядывался в него, Никанора. Прямые волосы упали на лоб, с тревожным любопытством уставился вперед курносый нос, крепкие скулы напряглись, пухлые добрые губы сжаты. На парне форменный китель. Верхняя пуговица расстегнута. Никанор машинально поднес руку к своему горлу, к застежке. Тот парень сделал то же движение.

Ба, вот козел-то! Зеркало! Вернее, стопа оконных стекол, прислоненная к стене! Но вообще-то парень в том зеркале вполне боевой, очень подходящий ко всей этой обстановке и из себя ничего себе! Сейчас он быстренько перетаскает маты в спортзал «Пищевика» и побежит встречать Киру.

Маты лежали один на другом, похожи были на обыкновенные матрацы, и Никанор небрежно потянул верхний из них за брезентовую петлю. «Матрац» даже не сдвинулся с места. Никанор покрепче уперся ногами в пол, напружинился — мат нехотя пополз вниз и тяжело шлепнулся.

Пока Никанор доволок его до двери, выходящей на двор, крупные капли пота выступили на лбу. Нет, одному никак нельзя браться за такое дело. Отложить, прийти сюда вместе с Юркой и Равилем? Но тогда Кира уйдет домой одна, и он ее не увидит еще часа три... Тачка, вот что его выручит! Тачка, на которой вчера, когда восьмиклассники убирали школьный двор, он сам же возил в кучу к забору мусор и прошлогодний лист из-под кленов. Она и сегодня торчит там же, около кучи, подняв к небу оглобли. Вот на одну оглоблю вскочила сорока, вертит головой, стрекочет!

И до чего же мудрый человек изобрел колесо! Без него разве мог бы Никанор сдвинуть два тяжеленных мата одновременно да еще оттащить их за целый квартал? А на тачке запросто! Не беда, что школьный китель на Никаноровой спине стал покрываться мокрыми пятнами. Сначала на лопатках, потом темная полоса побежала сверху донизу. Зато колесо поет на всю улицу: «Кир-р-ра, Кир-р-ра!» Потом обратно к школе бегом. «Кир-pa, Кир-ра...»

Он немного не рассчитал. Звонок прозвенел. Из классов повысыпали ребята, а он еще возился со спальными мешками, выбирая, какие получше. Связка получилась порядочной тяжести и такая большая, что он с трудом стянул ее поясом с довольно большой веревочной добавкой. И нести этот куль неудобно. Но тем не менее Никанор поспешал.

Однако там, где коридорчик, ведущий из спортивного зала и мастерских, выходит в вестибюль, все-таки пришлось бросить ношу на пол и остановиться перевести дух. Из вестибюля доносились голоса, веселая возня. Ура! Смеется Кира! Впрочем... Может, не Кира. И похоже и непохоже. Никанор оставил мешки и прошел вперед, чтобы посмотреть, кто там, в вестибюле. Он увидел ее, Киру. И Таню Долинову увидел, и брата ее, Юру, и Равиля Саитдинова. Но, увидев, не обрадовался, а будто чего-то испугался. Сердце сильно и часто заколотилось, так, как с ним бывало лишь в детстве, когда становилось уж очень страшно. Сам еще не понимая, что испугало его, он всмотрелся внимательнее. Вроде ничего особенного. Все четверо стояли у окна. Таня и Равиль о чем-то разговаривали. А Кира, раскрасневшаяся, по-особенному оживленная, вела какую-то игру с Юркой Долиновым. Не то отнимала у него его плетеный цветной проводок, не то, наоборот, он отнимал у нее. Они возились, пытаясь перебороть друг друга, им было необыкновенно весело. Кира смеялась беспрерывно, задыхалась от усилий отнять проводок, и вновь смеялась, и не сводила глаз с Юрки. Вот это испугало Никанора. То, КАК она смотрела на Юрку. Восхищенно? Не то. Преданно? Может быть, но тоже не совсем. Одним словом, Никанору очень захотелось, чтобы ТАК Кира смотрела на него, только на него, Никанора, и больше ни на кого. Он почему-то сразу остро возненавидел Юрку. Его длинноватое розовое лицо со светлыми, чуть выпуклыми глазами, волосы, отросшие чуть не до плеч, его нахально-командирский голос.

Никанор тихонько отступил назад, в коридорчик. В вестибюле громко хлопнула дверь. Ребята ушли. Тогда и он, уже без всякого энтузиазма, взвалил свой куль на спину и потащил домой. Идти было трудно. Он часто останавливался, отдыхал, прислонив связку мешков к забору или опустив ее на землю.

Постепенно, пока приближался к дому, горькое чувство исчезало. А что, собственно, произошло? Кира смеялась? А почему бы ей и не смеяться? Ее взгляд? Может, она вообще так смотрит, когда ей весело? Обругав себя в конце концов козлом, он вошел домой совсем спокойным. В передней, возле вешалки, стоял чей-то футляр с чертежами. О, это же Кирина мама зашла к ним с работы. Значит, уже так поздно? И правда, есть сильно хочется... Он энергично стал снимать школьный китель, который теперь напоминал скорее пропотевшую робу грузчика, — и бегом в ванную.

Рядом с ванной — кухня. Там обе мамы, его и Кирина. Шумит в кране вода, поэтому женщины разговаривают громко. В ванную доносится каждое слово. Но о чем это они?

— Ты, Валюша, мой характер знаешь, — говорила Кирина мама. — Раз сказала — все! Никаких, говорю, поездок с чужими ребятами быть не может. Что значит друзья, если ты вообще-то без году неделю в этой школе учишься! И ехать бог знает куда, на целых четыре дня! Она в слезы. Тут, сама понимаешь, пришлось пойти на уступки. Ну, пожалуйста, говорю, поезжай, но только чтоб и Никанор тоже с вами. Никуля тебе все равно что брат. С ним куда хочешь отпущу и спокойна буду. А без него даже и не думай...

Мыло выскользнуло из рук Никанора и стукнулось об пол.

— Кто там? — крикнула мама.

Никанор не ответил. Он вернулся к себе в комнату, молча уставился на груду спальных мешков. Хотелось заплакать. Еще таким недавним было время, когда слезы могли смыть любую обиду. Сейчас слез не было. Он долго сидел на кушетке, не двигаясь, опустив голову.

...Когда он вышел из своего тринадцатого подъезда, тяжелая связка неловко сползла со спины. Он положил ее на цементный бортик крыльца и тоскливо огляделся вокруг. День был все тот же, апрельский, но какой-то потускневший. И холоднее стало. Никанор зябко передернул плечами.

Не ходить бы никуда, залезть под одеяло с головой... Но ведь обещал тем четырем, что достанет эти дурацкие мешки. И он принесет их. Все пять... Меж тем связка все никак не прилаживалась за спиной, все расползалось. Пришлось наново увязывать ее покрепче.

Все это видела из своего окна Катя Бояринцева. Кто ее знает, эту Катю, делать ей, что ли, нечего, кроме как высматривать, не выйдет ли во двор Никанор Кострикин? Так это или иначе, но точно, как и утром, в двенадцатом подъезде загрохотало, будто по лестнице сыпанули крупным горохом, хлопнула дверь, и на крыльце появилась Катя. Как и утром, только голубые банты на макушке выдавали ее стремительное движение, а сама Катя сделала вид, будто вовсе и не летела сломя голову, а случайно вышла во двор, просто так.

— Никуля!

Но именно в этот момент Никанор наконец снизу подхватил на спину свой тюк и, чуть покачиваясь под его тяжестью, побрел в сторону дома, где жила Кира. В уме Никанора складывались язвительные фразы, какими он станет отказываться от поездки по реке. Его пригласили в потрясающее турне по Ленинграду. Нет, к морю он поедет, самолетом полетит прямо на черноморский берег. Нет, срочные, очень важные дела не пускают его, пусть уж извинят ребята...

Чем ближе Никанор подходил к Кириному дому, тем яснее понимал: ни одной из этих идиотских фраз он не скажет. Без него Киру не отпустят. И вообще... На спине, там, где была прилажена связка спальных мешков, Никанор почувствовал тяжесть походного рюкзака. Он глубоко вздохнул и зашагал размеренной походкой человека, которому предстоит путь трудный и долгий. Катины круглые глаза печально смотрели ему вслед.