Ленинградский архитектор, принимающий участие в проектировании, Михаил Левин поясняет градостроительные принципы:

– Свобода – в жестких условиях окружения. Разнообразие – в ограниченных рамках индустриального строительства. Это не парадоксы. Мы выбились из унылого архитектурного стереотипа. Достигли неповторимости нашего города. Он резко выбивается из всего того, что строилось до этого времени. Быть может, город и опередил сознание некоторых поселившихся здесь людей. Но так и должно быть: архитектура формирует человека, он развивается в системе архитектурных ритмов...

В самом деле, в городе легко и свободно. Построение и рисунок его просты, ясны. Призмы зданий то выше, то ниже, выстроены с математическим ритмом. Один дом сверкает солнцем высоких окон, другой – настенной мозаикой. Расступились – и открылось синее море, белый на нем корабль. Другая гряда домов расступилась – пустыня желтеет песком. Эти простые, свободные ритмы не мешают думать и чувствовать. Транспортное кольцо опоясало город. Уходя от него к сердцевине, видишь бассейны, детские сады, магазины.

Конечно, этот город так молод, что мир твоих исторических ассоциаций молчит. Ты не испытаешь в нем того волнения, грусти, как перед какой-нибудь обшарпанной московской колоколенкой, особняком на Арбате, старым лабазом на Мещанской. Город предельно рационален, и эмоция, им вызываемая, несколько однозначна. Видимо, скомпенсировать это качество может одно только время, человеческая жизнь, обладающая свойством давать даже самым неподвижным вещам движение в новом измерении.

Но в целом город хорош. Он, в созвучии с пустыней и морем, свободно раскрыт в пространство. В нем много воздуха, света. А природный ракушечник, из которого сложены здания, еще больше роднит его с этой землей.

Можно свернуть с центральной улицы, нырнуть под скалу с маяком – и сразу исчезнут из глаз девятиэтажные башни, и кругом – только скалы, море. Волны шумят, плещут оторванной водорослью. Дикие утки ныряют. Пробирайся по этим обломкам среди соленой пены, в полном безлюдье, а потом, пройдя под скалой, подымись на нее с другой стороны: солнце слепо горит в окнах огромного дома, в кинотеатре музыка, толпа молодых людей.

На галереях домов проветриваются пестрые азиатские ковры, войлочные казахские кошмы. И молодая казашка лупит палкой по дедовской узорной кошме, помнящей пиалы с зеленым чаем, вечерние «бешбармаки», унылые песни пустыни.

Ночами на улицах, пирсах звучат гитары. Днем заметишь много интеллектуалов – инженеры, физики, геологи.

А если встать очень рано, на самой заре, то на влажном асфальте у домов-башен увидишь небольшие автобусы и людей со свертками, в сапогах, робах. Собираются бригады буровиков, и автобусы летят по красным от зари улицам в степь, где день и ночь урчат буровые.

6

С вертолета месторождение нефти, как стеганое одеяло, прошито, продернуто нитками труб, водоводов, нефтепроводов, в путанице электропередач, в синих швах автострад. Буровые, как иглы, всажены в мякоть земли, пробивают ее до глубоких подземных вен, наполненных черной кровью.

Комсомольско-молодежная бригада Владимира Василькова. Буровая узким стальным узором уходит в небо. Сквозь ее железные ребра далеким розовым облаком пасется табун. И красный крюк с воем рушится из поднебесья, вгоняет в скважину дрожащую трубу, автоматический ключ свинчивает ее с другой. Буровики среди натянутых из неба к земле стальных струн играют на них так, что пот льется по их молодым, напряженным лицам.

Двадцатипятилетний мастер Владимир Васильков сквозь уханье и работу моторов отвечает на мой расспрос:

– Кого сюда привела романтика, кого семейная традиция. В моем роду много нефтяников. Окончил техникум – и на Мангышлак. Сразу предложили бригаду, я отказался. Что я знал о работе! Пошел на буровую самым младшим, всю эту технику, эту силу своими руками прощупал, обкатала она меня каждым своим болтом. Мой учитель – Герой Социалистического Труда Геннадий Иванович Шевченко – был доволен. Теперь его уроки передаю новичкам. У меня на совести девятнадцать человек. У всех свои характеры, свое прошлое, свои цели в будущем.

Профессия бурильщика мужская. Землю чувствуешь грудью. Она тебя сверху посыпает снежком и пылью, жжет тебя солнцем. А снизу давит газом и нефтью. И ты всегда под двойным давлением. .В тебе должна быть смелость и тонкость. «Майна – вира» так делай, чтобы пласт не порвать...

Красный крюк вгоняет вглубь узкую сталь. Почти телесно чувствуешь, как металл вторгается в организм земли. У этого молодого парня анатомическое знание подземных структур пустыни слилось с мироощущением природы небес и недр. Сквозь решетки и кресты своей буровой он видит утреннее огромное солнце, соль ночных звезд.

– А когда стояли на вахте к XXIV съезду, то такой был ветер, что сорвало с буровой всю обшивку, и мы на ледяном ветру, в буране кончали работу. И кончили!..

Гудит турбобур. На глубине двух тысяч метров истачивается долото о породу. Блестят глаза у бурильщиков. Далекий табун в степи.

7

Кафе «Бригантина», куда собираются вечерами буровики, геологи, физики. Вспыхивает в полутьме серебряный джаз. Кто-то тихо поет.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.