Сын

Он так отчетливо и явно ощущал это прикосновение, что в конце концов не выдержал, открыл глаза и с удивлением заметил узкий солнечный луч, пробравшийся внутрь палатки через какую-то не примеченную вечером щель, клубящиеся в нем прозрачные пылинки, услышал кряканье уток совсем рядом, как будто они вперевалку бродили вокруг костра и дробили своими плоскими клювами остывшие головешки; и только полностью осознав, что ночь уже минула, а дождь давно прекратился, Сергей окончательно стряхнул с себя сонливое оцепенение, выполз из спального мешка и, поеживаясь, поводя и вздрагивая плечами от утренней свежести, принялся осторожно одеваться, боясь разбудить жену и сына. Однако, когда он, согнувшись и неловко загребая ногами, пятясь, полез из палатки, сын тоже открыл глаза, приподнялся на локте и испуганно посмотрел на него мутным и не вполне еще осмысленным взглядом.

— Ты спи. Рановато пока, — вполголоса сказал ему Сергей. — Я тебя потом разбужу. Ты ложись...

Сын улыбнулся в ответ и сразу же как-то сник, будто рука у него подломилась, снова улегся, сладко жмурясь и подсовывая под щеку сложенные ладошки, а Сергей отстегнул клапан входа и выбрался наружу.

Непривычная и гулкая стояла вокруг тишина. И не было слышно в ней ни плеска воды, ни утиного кряканья, ни шелеста листьев — все было вроде бы застывшим и немым, как бы не возродившимся еще к дневной суетне после недолгого ночного покоя. Но солнце уже отделилось от тонких еловых вершин, плыло над ними и пригревало заметно, а седой ивняк, мокрые стволы, отягченные ветви деревьев и поверхность реки, ярко освещенные и блистающие, казалось, в любую секунду были готовы взорваться птичьими голосами, шорохом листвы, заискриться, затрепетать, наполниться движением, жизнью. Он посмотрел на реку, на лодку, на дне которой лежала прикрытая лопухами рыба, и в затененной осокой заводи, под самым берегом, увидел притаившихся уток. Сергей мгновенно вспомнил, как летали они вчера, и о ружье вспомнил, о том, что оно заряжено и лежит рядом под спальным мешком, в каких-нибудь двух шагах от него, но к нему теперь не дотянешься. Он мысленно обругал себя за то, что не догадался захватить ружье сразу, когда вылезал наружу, и, охваченный охотничьим нетерпением, не сводя глаз с неулетающих уток, стал медленно отступать к палатке, думая лишь о том, как бы не хрустнула под ногами случайная ветка, не зашелестела бумага...

У входа в палатку он присел на корточки, неловко заваливаясь набок, еле удерживаясь, чтобы не упасть, и шаря позади себя вытянутой и вздрагивающей от волнения рукой, нащупал холодные стволы, но тут одна утка шевельнулась, тревожно крякнула, и тотчас же на середину заводи выплыли из осоки еще три утки, такие же неприметные и серые, однако поменьше, должно быть, выводок. Сергей понял, что все они сейчас улетят, и, больше уже не таясь, не опасаясь шума, торопливо вытащил ружье, рывком поднялся во весь рост и взвел туго щелкнувшие курки.

Старые утки незаметно снялись и низко потянули над склоненными кустами ивняка, а молодые, наверное, не вставшие еще на крыло, разом побежали противоположному берегу, разбрызгивая лапами воду, отчаянно крякая и трепеща короткими крыльями. Они неслись ровным треугольником, как маленькие торпедные катера, оставляя за собой широко расходящиеся полосы вспененной воды, и казалось, что эти охваченные смертным страхом птицы изо всех сил стараются сохранить необходимую между ними дистанцию.

Вскидывая ружье, Сергей увидел выкатившегося из палатки сына, за ним маячило заспанное и встревоженное лицо Ольги с прилипшими к щеке травинками, — она подбирала растрепанные волосы, как будто делала ему какие-то знаки, — и, решив бить по молодым, Сергей повел стволами, прицеливаясь и соображая, что надо бы брать немного повыше, в угон, и ударил сначала из левого, а затем сразу же из правого ствола. Утки шарахнулись от кучно шаркнувшей впереди дроби, кинулись в сторону, забирая все круче к спасительному острову, стремясь укрыться за ним, а те, что летели над рекой, вдруг резко взмыли в высоту, словно бы их подбросило выстрелами.

Сергей опустил ружье, растерянно улыбаясь и с удивлением отмечая про себя, что после всей этой суматохи и неудачной его пальбы окружающая их тишина и неподвижность вроде бы распались: стал яснее слышен глухой ропот порога, донеслось хлопотливое посвистывание синиц, и ветер внезапно подул откуда-то сверху, примяв и спутав у берега зашуршавшую осоку.

Но все же он вздрогнул от неожиданности, когда сын незаметно поднялся у него за спиной и громко спросил:

— Так ты, папа, промазал? Или ты просто нарочно не захотел, потому что они еще маленькие? Правда?

Освещенное солнцем, слегка побледневшее и припухшее после сна лицо сына сперва показалось Сергею насмешливым. Однако в чуточку прищуренных глазах насмешки не было, а лишь недоумение и тревога.

— А почему ты, собственно, решил, что они маленькие? — испытывая какую-то необъяснимую скованность под этим недоуменным взглядом сына, сказал Сергей. — Вот они уже какие здоровые! Лупят-то как, а? Ведь ты их близко не видел.

— Ну и что же? — тихо проговорил сын. — Они даже и не летают пока... Только бегают, смешно очень...

— Не так смешно, как быстро, — с сожалением сказал Сергей. — Что в них смешного?

— Конечно, смешно. Разве ты не заметил, как они плечами двигают? И крякают как...

— Да где ты у них плечи-то нашел? Крылья у них, а не руки! — Сергей сердито смотрел на него, не понимая, при чем тут какие-то утиные плечи и что вообще нужно сыну. — Ты жалеешь, что я не убил утку? Наверное, тебе утиного супу захотелось? Так?

— Ничего мне не захотелось, — сказал сын. — Я же не знал, в кого ты стреляешь.

«А в кого я стрелял? Чего же тут страшного?» — подумал Сергей, представляя, как мог бы сейчас убить никому не нужного тощего утенка, за которым скорее всего и не полез бы в воду. Его унесло бы течением, этого несчастного утенка, и он плыл бы и плыл кверху лапками, желтея пуховым брюшком, кружась в водоворотах, налетал бы на камни, а потом застрял бы где-нибудь в прибрежной траве мокрым измочаленным комком...

Он не находил в себе смелости сказать сыну, что промахнулся нарочно, зная, что тот не поверит, и потому Сергею было неприятно и стыдно, но вместе с тем он чувствовал и радостное облегчение оттого, что так и не подстрелил ни одного утенка, хотя только что ему очень хотелось увидеть, как кувырнется и закачается на волне подбитая птица.

— А все-таки хорошо, что мы с тобой промазали, Мишук, — неожиданно для себя называя сына по имени, а не как обычно — стариком или малышом, ласково сказал он. Теперь Сергей все больше и больше радовался своей неудаче, понимая, что с этим промахом ему на самом деле повезло. — Ты даже и не догадываешься, как это хорошо, что мы не убили утку! Ведь у нас полно рыбы, и мы ее поджарим. А жареные хариусы ничуть не хуже утки. Вот посмотришь, они еще и повкуснее...