Вороний мыс

— А Докукин? Тоже?..

Кобликов повернулся и откинул край плащ-палатки. Епанешников увидел желтизну кожи на лице сержанта, голые, прихваченные в морщинистую сборочку веки.

Епанешников стянул с головы фуражку. Ветер качнул над его лбом жиденькую прядь волос ржавого оттенка.

— Лыткин в кубрике... Больной он совсем... А товарища старшину и Забару егеря убили...

Ленька говорил вяло, не ощущая недавнего страха. На него вдруг навалилось опустошающее равнодушие. Он сообразил, что ему, живому, оправдаться нечем.

— Лыткина немедленно в медсанбат, — приказал капитан вестовому, с подтянутой готовностью стоявшему у сходней.

— Товарищ капитан, разрешите доложить... Нет на Вороньем мысу егерей! — заторопился Ленька сказать самое важное, сообщить страшную правду, ради которой сержант Докукин, Остап Забара и старшина Гнеушев приняли смерть. Ради которой Кобликов ушел от облавы. — Не сосредоточиваются они там... Мы думали, что егерей много, а потом оказалось... Неверно я все по рации передавал... Готов нести ответственность...

Епанешников смотрел на Леньку непроницаемыми глазами, и белесые ресницы его приметно трепетали, словно ветер кидал в лицо капитана невидимые соринки.

Воротник шинели больно тыкался Кобликову в растертую шею. Неряшливо свисал серый клок с выдранным карманом. В кармане лежала лимонка. Ее округлая тяжесть ощущалась где-то ниже колена.

— «Нести ответственность...» — непонятно повторил Епанешников и прислушался к грохоту боя на другой стороне фиорда. Накрыл плащ-палаткой лицо Докукина и, сутулясь, поднялся на причал.

— Кобликова ко мне в землянку! — приказал он вестовому. — Водки ему — и спать!..

В землянке вестовой подал Леньке алюминиевую кружку водки. Сивушный запах плохо очищенного зелья душно ударил в нос. Водку Ленька не пил. Полагающиеся ему сто граммов отдавал ребятам из отделения. Сейчас он подумал, что многого еще не знает, не попробовал, не разобрался и вряд ли теперь будет время, чтобы все это наверстать. Мысль придала решимости. Затаив дыхание, Ленька выпил противную, обжигающую горло жидкость. Поперхнулся, но вестовой, весело мигнув карим глазом, сунул на закуску кусок хлеба, посыпанный солью.

В животе разлилась теплота. Дремотный огонь потек по жилам и затуманил голову. Каменная стенка землянки покачнулась, огонек стеариновой трофейной плошки странно стал уплывать под потолок...

— Ну и здоров ты, Кобликов, дрыхнуть, — сказал вестовой, продолжая трясти Леньку за плечи. — Мы с товарищем капитаном уже в городе побывали, а ты, как прижал ухо к мешку, так и не отпускаешь... Перебазируемся же!

— Как перебазируемся?

— Да ты, ефрейтор, всю обедню проспал, — засмеялся вестовой, достал пачку сигарет и щелкнул никелированной, с решетчатым ободком зажигалкой. — Видал, какой трофей! Мы же взяли город... Егеря винта нарезают по шоссе. Машины покидали, пушки, барахла всякого навалом по обеим сторонам. По всем правилам драпают, а за ними вдогон «тридцатьчетверки»... Товарищ капитан зовет... Ну и видик же у тебя! Ремень хоть подтяни...

Вестовой попробовал заткнуть Леньке под ремень вырванный клок шинели, но это оказалось безуспешным.

— Ладно, сойдет, — махнул он рукой.

Командир разведроты сидел возле землянки. Пристроив на выступе камня зеркальце, Епанешников намыливал щеки. Воротник гимнастерки у него был подвернут, портупея с кобурой пистолета лежала на земле. Капитан был без фуражки, и Ленька увидел ровный, расчесанный волосок к волоску пробор над ухом.

— А, Кобликов, явился, — ровным голосом сказал капитан. Во взгляде его Ленька не приметил всегдашней строгости и отчужденной замкнутости. Глаза командира роты, в гневе тяжело темнеющие, были сейчас мягкие, податливой глубины.