От огорчения я сунул мимо сумки свой батон — он гулко шмякнулся на пол, и от этого настроение мое вконец испортилось.

На углу, поравнявшись с продавщицей мороженого, я подумал, что, может быть, эскимо хоть как-то облегчит мое положение. Нет, не помогли ни эскимо, ни сливочное в стаканчике.

Весь день меня одолевали тяжелые мысли. Получается, что с Таней мы рассорились. Что же сделать, чтобы она вновь обратила на меня внимание, чтобы она опять улыбалась, хотя бы лишь уголками губ?

И я придумал. Я подобрал кусок антрацита и, выждав момент, когда во дворе никого не было, принялся чертить на стене возле Таниного подъезда:

Таня + Эдик =

Рука у меня дрогнула. Я стал раздумывать, писать дальше или не писать. Для чего все это вообще? Я-то рассуждал так: Таня увидит надпись, расстроится, а как встретит меня, я ей тоже скажу: вот, мол, какие дураки... давай не будем обращать на них внимания. И снова все будет хорошо: Иван Денисович предложит попить чаю, с Таней мы сходим в кино или на футбол... А если все будет наоборот? Если она рассердится?.. Значит, не писать? Есть над чем задуматься.

Это меня и погубило.

— Пиши, пиши, — услышал я за своей спиной, — чего сдрейфил?

Я подскочил как ошпаренный. Обернулся. Передо мною стоял Чикиряй. Он улыбался. В одной руке он держал сигаретку, другая была засунута в карман.

— Красиво пишешь, — сказал Чикиряй и сделал короткую затяжку. Чикиряй когда-то жил в нашем доме. Это была тяжелая пора для всех родителей. Да и не только для них. Участковый милиционер целые дни проводил у нас во дворе. Чикиряй отнимал у маленьких деньги, поджигал газеты в почтовых ящиках, бил из рогатки фонари и лампы в подъездах. В общем, не сидел сложа руки.

Потом его отправили в исправительную колонию на два года. В это время родители Чикиряя переехали на новое место. И весь дом облегченно вздохнул.

Но в один прекрасный день (прекрасный — это так, к слову) Чикиряй появился вновь. «Исправленный» Чикиряй уже не хулиганил. Он честно играл с нами в «расшибалочку», носил расклешенные брюки с блестящими цепочками внизу, а вместо кучерявого чубчика у него теперь была челка по самые глаза. К тому же он нередко приходил с гитарой, на которой были наклеены фотографии длинноволосых парней. «Певцы-битлы, — ткнув в фотографию пальцем, объяснил нам Чикиряй. — Не то немцы, не то французы, но отличные ребята».

Чикиряю было лет семнадцать, и его сверстники уже или заканчивали школу, или работали, одним словом, они были заняты и не могли засиживаться с ним на лавочке. Поэтому Чикиряй стал держаться нас, ребят, которые были моложе его на три-четыре года.

Родители хорошо помнили прежнего Чикиряя и не верили в его «исцеление». Как только он появлялся, тут же из окон высовывались мамы, папы, дедушки и бабушки и кричали, чтобы мы шли домой: «Иди скорей обедать», «Кто за тебя уроки будет делать?», «Куда ты задевал мои очки, я, помню, положила их на пианино?». Чикиряй улыбался, кивал в сторону окон головой и удовлетворенно говорил: «Ишь ты! Боятся!»

И вот этот самый Чикиряй теперь стоял передо мною и радостно поглядывал то на меня, то на мою надпись.

— Красиво пишешь, — повторил он, — я аж зачитался. Жду не дождусь продолжения. Продолжение будет?

Я молчал.

— Это называется сердечная болезнь, — сказал Чикиряй и вновь затянулся. — Эх, Эдя! Что с тобой Русалка наделала!

Сжав кулаки, я бросился на Чикиряя, но тот ловко схватил меня за руку и вывернул ее.

— Ты смелый человек, Эдя. Только зачем портить нервы родителям? — Он отпустил руку.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.