Неоконченный рейс

Разбудило меня солнце, ударив в лицо косыми ослепительными лучами. Багровый, каленого кирпича, шар вылез из-за горизонта, залив землю народившимся светом нового дня.

Я сел и закурил сигарету. Василий разметался в сладком заревом сне, широко раскинув по брезенту сильные руки. Он посапывал, чмокал губами и морщил лоб. Наверное, ему снились голубые океанские просторы, айсберги и корабли, уходящие в неведомую даль... А может, во сне он ссорился, с капитаном, выпрашивая отгул на воскресенье.

Леонид Иванович сдал вахту помощнику, обошел баркас, потрогал буксирный трос и уселся покурить рядом со мной.

— К вечеру на тоне будем, — сказал он и сбил на затылок выгоревшую кепку. — Там быстро управимся и обратно... Не скучно вам у нас? Я же говорил, что ничего интересного не будет. Вам надо какие-нибудь героические случаи, а у нас тихо. — Пока, не сглазить бы, все нормально, без героических случаев.

Вглядевшись в лицо Леонида Ивановича, я сообразил, что он еще не стар. Морщины ему положили не прожитые годы, а работа. На ветре, на беспощадном солнце, на осенней стуже, на воде.

— Не люблю я этих самых случаев, — продолжал он, со вкусом потягивая сигаретку. Глаза его, карие до черноты, привычно щурились, оглядывая банк. — Я ведь с малых лет на воде. Недомерком еще матросить начал. Отца в сорок четвертом убили, на Втором Белорусском. Четверо у матери осталось, а я в двенадцать лет за старшего... Война в разное время для каждого кончалась. Один в сорок пятом отвоевал, а мне еще лет 'пятнадцать сражаться пришлось, пока всех на ноги поставил... Крутое время было, голодное. Теперь получил зарплату и топай в магазин, а тогда только хозяйством и удержались... Река у нас хорошая, я к здешним местам душой прикипел. Сына тоже хочу речником сделать. Мал он еще, второй класс кончил, а у отца хитрая думка есть.

Капитан покосился на Бабичева.

— Поднимать надо китобойца... Не толкнешь, до обеда продрыхнет. Отец его у нас капитанил, да вот уж восемь лет как вышла беда и погиб. Мать пенсию получает. Справно живут. В чищеных ботинках сын с малолетства ходить выучился... Василий, пора приборку делать!

Пока матрос протирал глаза и потягивался, Усик дал указание по приборке баркаса, не забыв упомянуть и о ржавчине на якорной цепи, о краске, содранной при швартовке, и о лопнувшем тросе, который надо срастить.

— Слыхали, — сказал Василий, когда капитан ушел отдыхать. — За двое суток не управишься... Ладно, дома он спину гнет, но здесь-то ему зачем вытягиваться? Трос же можно со склада новенький выписать. Будто наше государство жлоб, будто у него лишней бухты троса не найдется. Половине мира помогаем, а он на паршивой веревке хочет сэкономить... Ему хоть воду толки, только чтобы без дела не сидеть... Дождется со своими замашками, что ему опять в прорези пролом устроят.

— Какой пролом? — поинтересовался я.

— Вставили прошлый год нашему кэпу фитиль, — засмеялся Бабичев. — До сих пор по исполнительному листу платит... Виноватого не нашли, вот и пришлось товарищу Усику отдуваться. Перекупщика, хапугу из города, он на тоне с красной рыбой накрыл. Скрутил руки и сдал в милицию. А у того дружки оказались и потихонечку борт у груженой прорези проломили. Пока мы прорезь буксировали, половина рыбы в пролом ушла... У нас здесь народ крутой, его до крайности доводить нельзя...

На тоне мы управились быстро. Сдали порожняк, завели буксир на груженые прорези, поели ухи, досыта запили ее зеленым калмыцким чаем и отправились в обратный путь.

Пока команда баркаса занималась своими делами, я прошелся по тоне и набросал в блокнот хитрую механику ловли неводом красной рыбы. Понатужившись, можно было выжать средненький очерк, который оправдает мою поездку на тоню.

Ночью поднялся ветер, развел на банке волны с острыми гребешками и пригнал откуда-то низкие тучи, надоедливо моросящие мельчайшим, как пыль, дождем. С полубака мне пришлось убраться в душный, пропахший соляркой кубрик. Койка была коротка и узка. Ночь я проворочался почти без сна, слушая, как за бортом плещется вода, покрикивает в переговорную трубку капитан и по-звериному тоскливо воют ревуны встречных судов.

Едва в иллюминатор пробился рассвет, я вышел на мокрую скользкую палубу.

— Идите сюда, Виктор Петрович! — Капитан пригласил меня в рулевую рубку. — Вишь, как распогодило... Прорези ветром бьет, а тут еще волна расходилась; Лопнет буксир, хлопот не оберешься.

Леонид Иванович сноровисто крутил штурвал. Его темные, острые, как кремешки, глаза зорко шарили кругом.

Навстречу нам то и дело выплывали размытые силуэты буксиров, за которыми темнели неповоротливые туловища груженых барж и тупоносых плашкоутов, возникали белесые призраки пассажирских пароходов, неясные тени баркасов. Пугающе выли сирены, мигали разноцветные огни, трепыхались белые флаги отмашек.

Мутный кисель дождя навалился на банк, лишил видимости. Леонид Иванович, наверное, не глазами, чутьем угадывал фарватер, примечал тревожные мигалки на мелях, мелкие буруны на перекатах, чуял створные знаки.