Неоконченный рейс

— Приехали! — зло сказал Леонид Иванович и попросил у меня сигарету. Когда он прикуривал, я заметил, как у него дрожали пальцы. — Прикатили, значит. Теперь будем разбираться, что к чему. Хорошо, зацепиться успели, а то бы вынесло на Огневку, беда бы была. За милую душу могли гробануться. На воде живем, не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Потом мы собрались на корме и, промокшие, ежась на ветру, стали соображать, что делать дальше.

За кормой могуче клокотала вода, вязалась в узел, била груженые, неповоротливые прорези и заплескивала на обрыв, подмывая глину.

Перегнувшись через борт, капитан минут пять шарил под кормой багром.

— Так и есть, намотали, — хмуро сказал он. — Надо в воду лезть.

Он выпрямился и оглядел команду. Максимыч засопел и переступил с ноги на ногу. В глазах Бабичева вспыхнуло смятение. Помощник кашлянул в кулак и сделал неуверенный шаг к корме.

— Давайте я разок нырну, — сказал он.

— А потом будешь месяц со своим кашлем бюллетенить? — в тон ему ответил капитан и расстегнул узкий в плечах, выношенный китель. Стянул через голову рубашку и сдернул кирзачи. Ссутулив плечи, он стоял на мокрой палубе белый, будто слепленный из теста, и пристегивал к запястью ремешок финки. Затем, зябко прислонившись животом к железному борту, стая сползать в воду.

Майская вода в низовьях Волги обжигающе холодна. Весенний паводок нес с верховья талое снеговое половодье, которое не поспевало еще прогреть солнце.

Когда ноги Леонида Ивановича оказались в воде, его тело сразу посинело, покрылось знобкими пупырышками. Щетина на капитанских щеках показалась еще много гуще. В глазах, поднятых к мутному, сеющему пронзительный дождь небу, я увидел желание выбраться обратно на палубу.

Леонид Иванович вздохнул и с головой ушел под корму. Мы вчетвером свесились через борт, ожидая, когда на поверхности покажется капитан буксира.

Сердце у меня напряженно колотилось, будто ему вдруг стало тесно. Я торопливо отсчитывал секунды. Я насчитал их уже порядочно, а Леонид Иванович все еще не показывался. По спине стал разливаться противный холодок.

И в это мгновение, разорвав беспокойно ворочающуюся воду, вынырнула лысоватая голова, желто-белая, как вымытая кость, с темными полосками волос, прилипших к вискам. Капитан глотнул воздух разинутым ртом. На палубу полетел скользкий обрывок сети, и голова снова ушла под воду.

Так продолжалось бесконечных четверть часа.

— Чего там кэп ковыряется? — услышал я позади голос Бабичева. — Дело ведь пустяковое. Чиркнул бы финкарем как следует пару раз, и порядок. А он там целую обедню развел.

Я сжал челюсти и удержался, не повернулся к матросу. Тем более что ругаться спецкору не положено. За меня высказался Максимыч, помянув и мать и японского бога.

— Заткни хлебальник, — яростно добавил механик. — Сам, небось, в эту обедню не сунулся, кишка тонка. Есть же на свете такие паразиты!..

Бабичев шумно вздохнул и встал рядом со мной. Губы его иронически покривились. Он не стал оправдываться, не снизошел ответить старому механику, который только и соображает, крутит до опупения гайки на дизеле.

Когда винт был освобожден, мы отвели Леонида Ивановича в кубрик и щедро плеснули солярку в чугунную печь. У Леонида Ивановича были поседевшие глаза с крохотными зрачками, потеки нефти на лице, синяя полоска губ и белые, как бумага, ногти. Помощник с кряканьем растирал его шерстяной варежкой. Леонид Иванович тянул руки к печке, обжигаясь, отхлебывал из кружки крутой кипяток и дрожал.

— Холоднющая вода, прямо лед, — словно оправдываясь, сказал он и обвел нас глазами. — Кукарекать теперь, орелики. Ко всему прочему под винт топляк подвернулся. Одна лопасть начисто срезана, а вторая погнута.