В шестом часу вечера стало темно. Усилился ветер, и порой казалось, что кто-то, озлобленный и бездомный, прячась за голыми кустами сирени, бросал в освещенное окно тяжелый, мокрый песок, забирался на крышу, ходил по жестяному ее скату, грохотал, спрыгивал на землю, чавкал в грязи, стучал в ворота, а потом утихал и, поскуливая, смотрел в окно. Стены дома почернели от дождя и старости. Под крышей светилось единственное окно.

В комнате стоял высокий, резной буфет, уже обуглившийся от времени. Широкая кровать со стертыми шарами. А напротив кровати топилась кафельная печь.

У растворенной топки сидели двое и смотрели в огонь. К стене привалились разобранные рюкзаки, на вешалке у печи горбились мокрые штормовки, торчали ружья потными стволами вверх.

Дрова в печи хорошо и гулко горели, топка пышила жаром, и от влажной одежды шел болотный пахучий пар. Лица были тоже горячие, опухшие от этого жара, лоснящиеся и хмурые.

В доме неслышно хозяйничала древняя старуха с подслеповатыми и вялыми глазами. Ее звали бабушкой — сыновья, внуки и правнуки, — и никто не мог представить бабушку молодой. Она и сама не верила, что была когда-то полна сил, была молода и красива, а она наверняка была красавицей, потому что все сыновья ее, внуки и правнуки выдались рослыми и красивыми людьми. Они гостили у нее с весны до осени, а потом заколачивали и утепляли двери всех комнат, оставляя старой одну лишь эту теплую, маленькую комнатушку, а сами покидали большой дом и бабушку в доме до следующей весны...

Очень ранней весной, в начале марта, а то и в феврале, начинали изредка приезжать родные. Привозили ей конфеты, сливочное масло, копченую колбасу, которую бабушка любила, хотя и с трудом справлялась с ней, и мороженую говядину... Редко, но все же и осенью приезжали из Москвы родные, и чаще всех Рэм Седов на своей синей, запыленной, забитой грязью «Волге», а с ним его друг Морозов, который тоже, как Рэм, называл старуху бабушкой, словно она ему, как и Рэму, приходилась родной.

Бабушка жила в Переславле на улице перед древним городским валом, у нее была жирная земля за глухим забором, был маленький огород, грядки лука, три яблоньки, и Рэм, счастливый человек, мог подойти к любой, сорвать антоновку и, холодную, надкусить с треском.

А вообще Рэм был талантливым инженером, имел засекреченные, номерные патенты на изобретения, собственный автомобиль, который знал лучше самого себя, и увлекался охотой.

Это был современный человек, умевший носить и серебряные запонки с огромными, голубоватыми хрусталями, и прокопченную у костра, старую телогрейку. И ни то, ни другое не делало его лучше или хуже. Он всегда оставался Рэмом Седовым — красивым мужчиной, когда-то всерьез занимавшимся легкой атлетикой и баскетболом... Он не сохранил фигуру двадцатилетнего парня, раздался и потяжелел с годами, но легко еще нес потучневшее тело по болотистым, низинным берегам Плещеева озера — здоров был и силен, как лось.

Впрочем, и Морозов не уступал ему ни в чем.

Когда-то они добирались до этого, старого городка на попутных машинах. И хорошо, если грузовик шел порожняком, если кузов был не очень грязен, если грело солнце и шофер притормаживал на выбоинах плохо залатанного, тогда разбитого Ярославского шоссе, помня о живом грузе у себя за спиной.

Это было славное время! Им было всего по семнадцать, и поездка из Москвы до Загорска, а потом по пустынному синему шоссе на попутке, упругий ветер, лихие спуски и подъемы — тягуны, выцветшие деревушки и глухомань, седые овраги, горбатые желтые поля — все это было праздником, надеждой на праздник или свершением всех надежд, потому что, уехав из Москвы за сто сорок километров, имея впереди три-четыре свободных дня, можно было, конечно, надеяться на праздник, можно было... Да мало ли! Мало ли что могло приключиться с ними в залишаенных, бесконечных лесах, в которые они надолго уходили в поисках удачи и жили там с надеждой на праздник, не встречая в пути ни людей, ни деревень.

Они с собой брали по буханке черного хлеба, несколько луковиц, сахару и чаю, а в лучшие дни — по куску свиного сала.

Они тогда не умели пить водку и легко обходились без этого зелья, никогда не думая о нем, словно водки вообще не существовало на свете.

Это было счастливое время! Они были еще в том возрасте, когда прошлое не казалось им навсегда потерянным, когда казалось, что стоит лишь захотеть, и все будет так, как было когда-то. Стоит лишь захотеть!

Промокшие, они молча сидели у печи и устало смотрели в огонь. Бабушка ушла на кухню и готовила еду. Седов и Морозов еще не отошли от двухдневной бездомной жизни, еще не отмылись и не отдохнули. Они еще были там.

— Послушаешь идиота, — со злостью проговорил Рэм, — и сам в дураках!

— Ты и сам мог вспомнить! — сказал Морозов. — Ты тоже забыл, что в воскресенье магазины закрываются раньше.

— Не я ли тебе предлагал? — спросил Рэм. — А кто был против? Молчал бы...

Он взял кочережку, отворачиваясь от яростного жара, стукнул по верхним, раскаленным и пылающим поленьям в печи. Через колосники просыпались в золу красные капли углей. Рэм поднял с железки березовое полено и засунул его в топку.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.