Отдельный Лаптев

— Ты покажи мне достойное дело! — кричал Генка. — Где оно? В чем? Молчишь? Я зарплату отработал — и ша! Смотри, вот туда, вбок... Какая, а? Ни-чего... Сейчас навестим.

И вот так может идти вся жизнь. Зарплата шла, и в консультацию они ходили по наряду, в галстуках, потому что это было присутственное место, а не турбаза. И в городе их уже знали, и девушки на них поглядывали, не обижали. А все-таки это было не все.

Это было не все, ребята, потому, что есть в жизни свой сокровенный смысл, какая-то загадка, наборный замочек с цифрами, и нам нужно узнать этот шифр! Да, наборный замочек или такой нарисованный на холсте очаг с похлебкой. Похлебка жирна и дымится, но за похлебкой, за холстом, еще другое — ненарисованная дверь куда-то...

И ты, пока молод, говоришь себе: чтоб я пропал, если не найду ключа от этой чертовой двери! И тут-то и начинается. Кидаешься от одного к другому, то вздорен ты, то целеустремлен, ты приносишь кучу неприятностей маме, папе, любимой девушке или даже жене, ты срываешься с орбиты микромира, как ракета... И тут, бывает, твой зад обжигает так, что ты успокаиваешься раз и навсегда. Ты умнеешь. К тебе приходит благоразумие. Но неоткрытая дверь, она еще не раз приснится вам, ребята! И только под старость, может быть, у финиша нашей дорожки, вы поймете, что все-таки остались в дураках. Ведь все «счастливчики», вырвавшиеся на орбиту огромного мира, — все они, каждый по-своему, были Джордано Бруно. Они не боялись ожогов. И у них был ключ от двери.

В воскресенье Лаптев встал рано, сбегал в магазин и там с толком выбрал продукты. Дома он уложил продукты в рюкзак. Котелок и ложки ребята обещали взять сами. Натянув тренировочные брюки, кеды и свитер, Лаптев надел на голову берет и влез в куртку, выпрошенную у Генки для похода в горы. Рюкзак лег на спину. Откусывая на ходу от булки и поглядывая на часы, Лаптев помчался к остановке автобуса, которым им предстояло ехать минут двадцать, чтобы оказаться вне города.

Еще издалека он заметил долговязую Алешину фигуру, услышал его высокий смех и Машин пронзительный голос.

Драматурги — Коляй и Володя — пришли одновременно. У Коляя был фотоаппарат через плечо. Маша кинулась было к нему:

— Коляй! Это чей, отцовский?

Коляя передернуло при упоминании об отце. Остроносое бледное лицо его сморщилось болезненно.

— Да не лезь ты... Мой аппарат.

Вовик в затертой куртке и брюках цвета хаки походил на рабочего, из тех, что посылают по оргнабору. Широкий солдатский ремень стягивал его плотный стан. Русоголовый, голубоглазый, с широким русским лицом, курносым носом, он мало говорил, степенно двигался и делал все без суеты, незаметно, но уверенно, аккуратно и обязательно до конца. С Лаптевым он поздоровался, сняв с головы кепку и пригладив волосы. Потом снова надел кепку и, осмотрев место, где лежали Алешин и Машин рюкзаки, пробормотал что-то осуждающее. Потом перенес их из сырого угла на сухой асфальт.

Пришла Марина Панина — в джинсах и теплой кофте, хвостики, перевязанные ленточками, торчали по обе стороны пухлого лица, забавно, как у куклы. Она объявила, что Валя больна, идти не решилась. Оставалось дождаться Свету. Они два раза пропустили уже свою очередь к автобусу. Внезапный, как всегда в здешних сибирских местах, ветер бросил им в лицо пыль, мелкую, всепроникающую. Ребята нетерпеливо поглядывали в сторону трамвайной остановки, откуда должна была прийти Светлана.

Наконец она пришла. Она была в бордовом легком пальто, светлой косыночке, с небольшой сумочкой в руке.

— А рюкзак? — спросил Лаптев.

— Ох, я терпеть не могу ничего таскать, — нахмурившись, проговорила Света. — Не хватало еще, чтоб в воскресенье! А куда мы, кстати, идем? Я же толком не знаю. Мне Валька наскоро чего-то сказала...

— В горы, в горы, ненормальная! — закричала Маша. — Как же ты пойдешь в юбке? На Пыхтун?

— А кормить тебя будет за красивые глазки наш здоровый коллектив? — ехидно спросила Марина.

— Ну, еще проблема! У меня деньги есть.

— Пошли, пошли очередь на автобус занимать, уже поздно! — заторопил Лаптев.

...Подъем на Пыхтун начинался постепенно. Сначала шагалось легко, только теплей становилось от ходьбы, а потом шаг стал замедленней, дыхание трудней, нога почувствовала сопротивление высоты.