Атакама

Лаутаро Нуньес родился здесь, в Атакаме. Он сын мелкого служащего одной из североамериканских компаний, владеющих медными рудниками. Он вырос в этой пустыне, полюбил ее, сроднился с ней. Он исходил Атакаму во всех направлениях, оставался наедине с ней по ночам и спал под ее черным звездным небом. Он чувствует себя дома на бескрайних каменистых пространствах, прокаленных беспощадным, жарким солнцем, и для него эта земля не мертва, а полна живых и загадочных теней давно исчезнувшей жизни. И хмурая пустыня в ответ раскрывает ему тайны своих недр и одаривает его удивительными археологическими кладами.

Эти дары заботливо собраны им в Каламском музее и в его запаснике. Музей занимает просторную светлую комнату на втором этаже одного из домов в самом центре города. Здесь в витринах собраны кремневые ножи, топоры, наконечники стрел людей каменного века, оружие, остатки одежды и предметов обихода индейцев доинковских времен, разнообразные находки, относящиеся к позднейшим периодам.

Экспонаты подобраны и размещены очень продуманно, наглядно, но сам музей небольшой и не очень богатый, а мог быть гораздо шире и разнообразнее. Об этом с горечью говорил сам Лаутаро Нуньес.

Университетское начальство не очень жалует археологию. Деньги на организацию экспедиций, на проведение раскопок отпускают с крайней неохотой, после долгих споров и уговоров. Исследования, которые ведет Лаутаро, постоянно наталкиваются на материальные затруднения. Долгое время ему даже не давали машины, и он вместе со своими помощниками каждый раз добирался до пустыни попутным транспортом.

Нужда, необеспеченность и равнодушие со стороны начальства глубоко ранят Лаутаро Нуньеса. Он говорил обо всем этом с сердечной болью, и его карие навыкате глаза наливались тоской и печалью. Тяжкий груз неосуществленных планов, нереализованных возможностей постоянно гнетет его.

Солнце начало уже клониться к горизонту, когда мы после обеда выехали из Каламы в Сан-Педро-де-Атакама. Предстояло проехать еще около ста километров, и Лаутаро, неутомимо сидя за рулем, продолжал рассказывать нам о пустыне, о своих исследованиях. После того, как были излиты все горести, его словно прорвало, и он, не переставая, говорил о любимой археологии.

Лаутаро Нуньес не коммунист, но он сказал нам, что считает марксистскую методологию в области археологических исследований единственно правильной и широко применяет ее в своей работе. С особым энтузиазмом он стал рассказывать о методе микроскопических исследований орудий труда древних людей, который применяют наши советские ученые. Изучение под микроскопом лезвий кремневых ножей, топоров, рабочих поверхностей других инструментов доисторического человека позволяет обнаружить на них мельчайшие частицы, оставшиеся от их давней работы, и определить, с какой целью употреблялось в свое время данное орудие труда. Лаутаро только сетовал, что еще недостаточно глубоко и подробно овладел этим методом и что вообще здесь, в Чили, очень мало известно о большой и интересной работе советских археологов. Он мечтал бы завязать прочные связи и обмениваться опытом со своими коллегами из Советского Союза.

Что же, я надеюсь, что, быть может, эти строки попадутся на глаза кому-нибудь из руководителей Института археологии нашей Академии наук. Хорошо, если бы они помогли молодому, способному и самоотверженному ученому, послали бы ему нашу археологическую литературу, установили бы с ним личные контакты или даже пригласили бы в гости, дав возможность на месте ознакомиться с интересными достижениями советских археологов.

Лаутаро Нуньес — весьма разносторонний ученый. Попутно со своей главной работой он занимается и этнографией и собиранием фольклора. Он, например, собрал и обработал большое количество народных сказок индейцев Чили и мечтал бы опубликовать их, но чилийского издателя для этого сборника он найти не может и был бы рад, если бы книга впервые увидела свет даже в переводе на какой-нибудь другой язык.

За Каламой пейзаж пустыни начал заметно меняться. То и дело нам приходилось пересекать гряды холмов, поднимавшихся все выше и выше. Каменистые горбы пустыни отливали всеми красками, и перед нами все время открывались необыкновенные, удивительные в своей суровой дикости пейзажи.

Впереди холмы поднимались еще выше, образуя уже невысокие горы. Асфальтовое шоссе кончилось, и пошла пыльная грунтовая дорога, извилисто ползущая вверх по желтым скатам этих гор. Мы проехали один, второй перевал и вдруг очутились как будто на Луне.

Это было почти ровное плато, окруженное со всех сторон горными вершинами. Одни из них подымались крутыми остроконечными конусами, как пики лунных гор, другие выветрились до того, что превратились в подобие огромных столбов или колонн, третьи высились обрывистыми скалами, на краю которых словно темнели средневековые замки с башнями — так затейливо, будто скульптор, обтесал их ветер.

Земля плато странно отблескивала, как покрытая инеем, и повсюду ярко сверкали под солнцем какие-то темные и гладкие пятна, похожие на прихваченные морозом и затянутые льдом лужи. Но стояла знойная жара, и о льде не могло быть и речи. Это выходили на поверхность земли каменная соль и слюда.

Мы ненадолго остановились, чтобы полюбоваться этой фантастической, неземной картиной. Но солнце спускалось все ниже, и Нуньес заторопил нас: надо было приехать в Сан-Педро-де-Атакама засветло. Мы с сожалением оторвались от лунного плато, перевалили еще через одну гряду гор, и снова перед нами открылся уже совсем другой, но не менее чудесный пейзаж.

Это была уже окраина пустыни Атакамы — глубокая и широкая долина между двумя грядами гор, протянувшаяся в обе стороны куда-то далеко за горизонт, словно высохшее русло, промытое в давние времена многоводной, могучей рекой. С одной стороны долина была ограждена цепями тех гор, с которых мы сейчас спускались, а по другую ее сторону крутой каменной стеной поднимались уже Высокие Кордильеры. Как бы венчая эту стену гигантскими зубцами, четко рисовались на фоне синего предвечернего неба горные вершины удивительно правильной конической формы. То были вулканы, и над одним из них похожий на одинокое облачко густо клубился дым.

И справа и слева долина была такой же пустынной и рыже-серой, как и вся Атакама, но как раз в середине ее, там, куда мы спускались, большим темно-зеленым пятном раскинулся оазис. Сверху было видно, как дорога, по которой мы ехали, зигзагами спустившись с гор, выбегает на ровную поверхность долины и скрывается там, в зеленой чаще. Десять минут спустя мы въехали туда, в прохладу оазиса.

Здесь поднимались высокие густые деревья, и по обеим сторонам дороги виднелись участки возделанной земли — небольшие поля, сады, огороды. И сразу же появились первые окраинные домики Сан-Педро-де-Атакама.

Мы проскочили по улице этого маленького городка, где на нас почти изо всех окон и дверей с любопытством смотрели жители, и остановились на тенистой площади около церкви. Рядом с церковью стояло какое-то одноэтажное здание. Лаутаро Нуньес ввел нас внутрь, и мы остановились в изумлении.

Перед нами был археологический музей, такой же, как тот, что мы видели в Каламе, но только во много раз богаче и обширнее. В центральном зале и в трех радиально примыкавших к нему помещениях под стеклом витрин и в больших стеклянных ящиках лежали буквально сказочные для археологии сокровища. Те предметы, что в музее Лаутаро Нуньеса хранились как редкостные и единичные, здесь насчитывались десятками и сотнями.

Большими грудами лежали кремневые орудия древнего человека. Можно было часами разглядывать роскошные коллекции индейских украшений, всевозможных предметов быта, оружия, остатков одежды, древней керамики. Если университетский музей перенес к себе один или два могильника, то здесь их был добрый десяток.