Четыре года назад Попов завел такой порядок: родители патрулируют в микрорайоне классами. Они были тогда исполнителями, отправляли припозднившихся детей по домам, фиксировали серьезные нарушения, пресекали их в соответствии с компетенцией, расписывались в тетрадке и расходились. Нормальные родители нормальных детей. Через год им уже нечего было делать. Молодой, только отстроившийся район угомонился. По вечерам на улицах было тихо. Дежурства можно было прекратить. И тогда родители сели и написали директору официальное письмо. О том, что тишина эта обманчива, о том, что за стенами домов, в так называемых «трудных» семьях, идет скрытая неравная борьба. Они еще не знают, что нужно делать, но ничего не делать они уже не могут: «Преступление совершает тот, кто равнодушно ждет». И вот уже выделяются делегации в «трудные» семьи, а в классных журналах появляется графа о партийности родителей. Уже собираются классные партсобрания, уже идут конференции отцов и конференции бабушек. Попов уходит из школы в двенадцать. А утром, в девять, он снова в школе.

В системе Министерства просвещения есть сложный и громоздкий аппарат инспекторов. Он ревностно следит за успеваемостью в школах, им каждый двоечник, взят на учет, и у директора бывает масса неприятностей, коли число их вдруг превысит дозволенный процент. Попов махнул на процент рукой: процент сам сложится, А вот как сложить человеческую личность? Кто пробовал считать, сколько вырастает подлецов, подхалимов, трусов и вралей? Он смотрит на меня из-под очков, он ждет продуманного ответа и отвечает за меня: никто.

Как сложить человеческую личность? Как с детства заложить в ней ненависть к подлости, лицемерию, карьеризму? Как дать мальчишкам представление о мужестве? Как это мужество воспитать? Как пользоваться историческим примером? Как пробудить ребячий интерес к затертому временем факту? Как факт освободить от нравоучительности? Как из примера превратить его в средство воздействия? Здесь нет проторенных дорог. Попов торит дорогу сам, на свой индивидуальный страх и риск. В огромном коллективе педагогов есть люди думающие, есть просто исполнители. Надо заставить исполнителей думать. Думать надо заставить всех.

— Отчего мальчишки лезут на крыши? Что тянет их на чердаки? Почему они роют пещеры в заброшенных песчаных карьерах и убегают из дома на Белую, в шалаши? Мы должны задать себе эти вопросы, прежде чем начнем обсуждать проблему летнего отдыха.

Я едва поспеваю за ним, мы идем на совет общественности. Попов шагает между домами так, как ходит он по школьным коридорам, слегка загребая носками, с чуть медвежьей косолапинкой, и дети на каждом шагу здороваются с ним. На пустыре мы замедляем шаг — нам под ноги стремительно несется живой клубок из мальчишьих тел. В воротах напряженный вратарь изготовился к прыжку. Клубок откатывается в противоположные ворота, вратарь на радостях взбирается на столб.

— Вот так, — кивает в его сторону Попов. — Попробуйте объяснить его поступки с точки зрения взрослой, устоявшейся логики.

...Совет общественности — это битком набитый актовый зал. Люди самых разных взглядов на предмет воспитания. Я сижу в последнем ряду и слежу за лицом Попова. Председатель совета, крупная женщина, она же начальник ЖЭКа, перечисляет ближайшие задачи.

Попов доволен: микрорайон осознает свою ответственность. И морщится: пока не то, пока не так.

Четыре года назад этого еще не было. Четыре года спустя этого уже мало. Мы никак не можем уйти от собственной заскорузлости. Мы устраиваем для них то, о чем мечтали в детстве сами. Мы тратим очень много сил, и обижаемся, не получая благодарности, и удивляемся, что все-таки бегут они на крыши.

— А еще, — говорит начальник ЖЭКа, — в районе нашем мы установим карусель.

Ребенок каждый день слышит о космосе, он видит на экранах людей, которые там побывали, он и сам уже там в мечтах, и карусель — окостенелая мечта его прабабушек — не может взволновать его воображение. Мы не ушли еще от собственной заскорузлости и в своей работе с детьми очень многого не учитываем. Развития производительных сил не учитываем. Полетов в космос не учитываем. Не учитываем и упрямо отказываемся признать, что дети наши сложнее нас.

Мы говорим об этом в штабе дружины, в подвале дома номер сто тринадцать дробь один, и бывший летчик Михаил Каракуц, член родительского комитета, задает мне вопросы, которые вполне можно адресовать Академии педагогических наук. Кто, где и когда изучал побудительный мотив мальчишьего побега? Кто, где и когда всерьез занимался не подавлением, а управлением мальчишьей энергии? Кто, где и когда всерьез занимался ликвидацией педагогической отсталости родителей?

Он пока только ставит вопросы, он не знает, как на них можно ответить. Одному человеку это не под силу. Не под силу это даже одному микрорайону. И разговор опять (в который раз!) сбивается сегодня на Валерку.

Мы утром встретили Валеркину мать, беспечную, громкую женщину. Она была навеселе.

— Эй! — крикнула она издали Попову. — Теперь ты меня не достанешь. Из-за тебя, дотошный черт, пришлось квартиру о двух комнатах на барак сменять! — Сказала, рассмеялась и ушла.

— Валерку жалко, — помрачнел Попов. — Валерка Теперь не учится.

Валерка теперь в другом микрорайоне, и власть Попова кончается на его границе.

Он подает мне тетрадь регистрации дежурств. Там на каждой странице фамилии столбиком и росписи. В районе все спокойно. В районе ничего не произошло. Так было вчера, позавчера, сегодня, завтра. Так будет уже всегда. Но Валерка все-таки не учится.

Мы расходимся поздно, в первом часу. Свежий ветер тянет с реки. В майском холоде стоят и стынут белые уфимские сады. Возможно, кто-то добьется больших успехов, и все Валерки всех районов будут нормально учиться. Но только потому, что есть сейчас такой микрорайон.

Как дважды два...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.