Без решеток

Говорят, еще на заре цивилизации люди задумывались над составлением воспитательных программ для своих детей. И тогда же выяснилось, что есть дети, поддающиеся воздействию этих программ, и есть — которые, наоборот, стоят к ним в активной оппозиции. Так называемые «трудные» дети.

Надо долго-долго ехать автобусом, потом пересечь железнодорожное полотно, взять чуть влево и выйти на тихую, почти сельскую улицу. Здесь, на Аккуратова, 11, среди редко разбросанных сосен, в двух корпусах из светлого кирпича живут и учатся «трудные» дети города Ленинграда.

— Вы помните, как Том Сойер привыкал умываться? — Я едва поспеваю за Николаем Михайловичем. — Нечто подобное происходит и здесь. Только заодно приходится прополаскивать мозги и отмывать души. Это куда сложнее. Сопротивляемость фантастическая. А решеток на окнах, как видите, у нас нет.

Директор интерната № 64 Николай Михайлович Куржунов, маленький, подвижный человек, стремительно ведет меня мимо классов, на ходу рассказывает, как появилось на свет это едва ли не уникальное учреждение, называемое интернатом особого режима. Открывался он для детей-переростков, но как-то вышло, что под этой маркой школы стали сплавлять сюда в основном тех, с кем не могли уже справиться школьные педагоги, тот самый беспокойный контингент, который обычно отправляют в воспитательные колонии. Городскому отделу народного образования такой оборот дела пришелся по душе: это заметно сказалось на успеваемости и дисциплине в городских школах. Но финансовые органы, как всегда, были начеку. Поскольку вновь открытый интернат обучал не переростков, а «трудновоспитуемых», а «положения» о таких интернатах в природе не существует, то: на основании пункта такого-то. статьи такой-то девять единиц штата интернату сократили, зарплату директору срезали чуть не на тридцать процентов.

Но вот не уходит почему-то директор со своего беспокойного поста, хоть и сердце пошаливает, и от дома ездить сюда далеко, да и место предлагают ему повыгоднее нынешнего. Я слышала, как на одном совещании специалист по «трудным» детям сказал о Куржунове: «Вот уже три года он бессменно несет на себе наш общий крест».

«Трах-ба-ба-бах!» — сотрясается здание. Это кончился урок. Бегут, несутся, не замечая ничего, полчища, смерч, лавина мальчишек; скатываются по лестнице, на ходу награждая друг друга тумаками.

— Ничего особенного, — говорит Куржунов. — Это те самые дети, кого в обычной школе называют «из ряда вон». Здесь, у нас, они все в рядовых. И потом вы напрасно думаете, что ничего они не замечают. У наших ребят на редкость цепкое зрение.

И действительно, поравнявшись с нами, лавина уже почти бесшумно соскальзывает с последних ступенек, сдержанно пересекает вестибюль и только там, во дворе, разражается беспричинным, торжествующим криком.

Да, педагог, решивший жить спокойно, наверняка сюда не пойдет.

— Пусть шумят, это полезно. Весна!

Апрель. Апрель на дворе! В учительской стоит ленивый гул. У Светланы Михайловны разболелся зуб, она не снимает шубы, прикрывая щеку воротником. Кто-то рекомендует рецепт для полоскания, кто-то вздыхает о лете, об отпусках.

Старший воспитатель Дина Владимировна сидит на самом солнцепеке. Весь диван и маленький столик с ворохом ее бумаг — в жарком квадрате солнца. Из поданных воспитателями списков выводит она сейчас один общий. Это режимная группа, штрафники. Завтра, в воскресенье, они будут копать интернатский огород. Режимная группа — это их изобретение, суть которого вот в чем. Учащийся попадает в нее по рекомендации класса. Класс по субботам долго галдит, обсуждая все плюсы-минусы в поведении за неделю, коллективно выводит характеристику каждому. Тот, у кого очевидные минусы, в воскресенье домой не уходит. Один воспитатель знает, чего стоило приучить ребят к справедливому разговору по субботам. Дети, которые сюда приходят, особенно те, что из колоний, не очень-то разговорчивы: привыкли думать про себя.

Это уже как закон: началось на неделе — в воскресенье жди ЧП. Пусть уж лучше пересидит в режимной группе — безопаснее. Но, с другой стороны, «положением» не предусмотрено, чтобы дети в воскресенье оставались в интернате, никаких доходных статей на этот счет нет. Приходится изворачиваться. А вообще-то безобразие! Дети должны жить в интернате постоянно. Бывает, одна воскресная встреча где-то там, в городе, — и все, над чем месяцами бился воспитатель, идет насмарку. Смешно, а ведь все дело в одной-единственной бумажке) Если бы в министерстве смогли понять, как нужна она здесь!

— Николай Михайлович, насчет «положения» ничего не слышно?

Апрель на улицах! Даже серые стены домов, отходя от зимней стужи, кажутся сегодня яркими. На Невском, на солнечной его стороне, народу — не протолкаешься. В магазинах пусто. Все бегут, торопятся под солнце.

Из горкома звонят. На той неделе собираются приехать комсомольские работники. По поводу жалобы. Воспитатель не сработался с коллективом. Пришлось воспитателю из интерната уйти. Теперь одолели интернат проверочные комиссии. Устали объясняться...

В скверах говорливые садовницы в синих фартуках разгребают граблями прелые листья. Укрытые с осени клумбы курятся слабым теплом, высвобождаясь из-под рыхлого коричневого одеяла.

А в шестом «Б» опять ЧП. Невского, Шорина и Никитина вызвали в милицию. За ними с важным видом пришел мальчишка, их однолеток, дружинник. Неужели опять что-нибудь натворили? Дина Владимировна покопалась в кармане пальто, дала деньги на троллейбус. Поехали. Это просто беда: случись что-нибудь в парке или на стадионе — он тоже рядом, — первым делом следователь принимается за интернат.

— Николай Михайлович, попросите корреспондента, пусть там в Москве, в министерстве, объяснит. Неужели не ясно, что интернату особого режима нужен, наконец, этот самый режим?

Кончается суббота, суматошный день. Бегают по Коридорам, разыскивают дежурного воспитателя начальники отрядов: торопятся сдать свои надраенные классы и ошарашивающие образцовым порядком (в этом-то интернате!) мальчишьи спальни.