— Дура! — заорал я и схватил ее руки и стал целовать ее замерзшие, посиневшие кулачки.— Зачем ты толкала машину, зачем ты вообще ехала?
Я целовал ее руки и больше ничем не мог помочь ей.
— Это ничего: еще только начинается. Она виновато улыбалась, а я губами вымаливал у нее прощения.
Прошло больше часа. Мы размыкали руки, когда Дуся заглядывала к нам. Вера была почти спокойна, и это лишало меня возможности заорать что есть мочи.
Стало холодно. Я выпил весь спирт, но у «стюардессы» больше ничего не было. Ветер облапил машину и терся о борт щетинистой щекой. У дверцы намело полоску снега. Я уже никак не мог вспомнить, как пахнет осиновая поленница.
Шум мотора мы услышали почти одновременно.
— Ну? — спросил я Веру.
— Все в порядке,— ответила она.
Пусть скажет это доктору. Я-то знаю, когда у нее все в порядке.
Большая машина медленно приближалась к нашей. Дуся закричала нам в окошечко:
— Сейчас будем в городе!
Она открыла дверь и спрыгнула с подножки. Мы услышали крепкий мужской бас:
— Девушка, лезь-ка назад. Этот ветер даже штанину задирает — не чета твоим юбкам.
И густой, набатный смех, к которому Дуся присоединила свой колокольчик.
Машины соединили тросом. Я догадался об этом по металлическому скрежету.
— Вера, крепись, родная,— просил я, не в силах больше смотреть на ее губы.
— Хорошо,— тихо пообещала она. Шофер вскочил на сиденье, завел мотор и включил передачу. Потом заскрипел буфер, и мы почувствовали, как поднимается передок нашей машины.
— Держись за меня!— успел я крикнуть Вере и подать ей руку.
Задняя ось машины рванулась вниз, а потом плавно выровнялась.
Скрипел снег под колесами.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.