Золотые рамы

— Будем пить чай...

Пили молча. Арно, отвернувшись к окну, следил за лучами солнца, тянувшимися к любимым адамсоновским чашкам. Попав на золотую Каемку, лучи преламывались и веселыми зайцами скакали по стенам, чтобы там, отразившись в глянцующих масляных картинах, родить нового, уже менее яркого зайчишку.

— Да...— Ванда Леопольдовна встала и подошла к старинному секретеру. Она вынула из резного ящика продолговатый конверт с оттиснутым в правом углу факсимиле Адамсона.

— Да...— повторила она так, будто не могла найти других слов, и тихо добавила: — Письмо...

— Мне?

Ванда Леопольдовна кивнула.

Арно с недоумением взял конверт, который казался ему куда более нереальным, чем сам человек, писавший письмо. Он еще раз взглянул на Ванду Леопольдовну — не путает ли она чего-нибудь?

— Написано давно,— тихо пояснила та.— Муж просил передать, если что случится...

Она не закончила фразы.

Арно развернул сложенный вчетверо большой мятый лист бумаги, пахнущий растворителями, маслом и какой-то приторной лекарственной жидкостью. Арно прочитал письмо на одном дыхании, хотя оно было написано неразборчивым, крупным почерком старины Адамсона.

«Милый Арно!

Не считай, что сегодня я отступил от своего правила, подписав договор. В голову пришла одна заманчивая идея — захотелось сделать тебе небольшой подарок. Думаю, поймешь правильно и не осудишь.

Ты давно стал настоящим художником, и, как художник настоящий, имеешь большее, чем я, право на место в созданном тобой прекрасном зале, где люди смогут развеять ночные страхи, которые с годами посещают их все чаще и чаще.

Итак, ты повесишь в зале свои картины. Они лежат в мастерской, в старом кованом сундуке.

Поскольку рамы уже готовы,— их размеры я дал тебе давно,— то, наверное, ничем не помешаю твоей работе... И ты простишь, что я не сдержал слова. А вообще, очень жаль... Жаль, что не мои картины будут висеть там, где ты задумал: это было бы здорово!

Но еще печальнее, что меня, наверняка, уже не будет, когда откроется твое кафе. Это не старческое брюзжание перед страхом забвения, это трезвое предчувствие неминуемого.

Твой Адамсон».

Ванда Леопольдовна выжидающе смотрела на Арно, будто муж, уходя, забыл сказать нечто важное и передавал наказ через стороннего человека.

Во всей напряженной старческой фигуре Ванды Леопольдовны сквозил страх: а вдруг он, Арно, чего-нибудь не понял или понял не так?! Арно молча подал ей письмо, сам еще плохо сознавая смысл послания старины Адамсона. После сегодняшних потрясений, после всех хлопот, выпавших на долю Арно в связи с похоронами, письмо старины Адамсона не произвело особого впечатления. Арно только крепче сжал в ладонях большую глазурованную чашку — то ли от внезапного желания согреться, то ли в безнадежной попытке удержать тепло остывавшего чая. Но скорее всего он вцепился в чашку, чтобы хоть как-то сосредоточиться, избавиться от ощущения растерянности, охватившей его.

«Итак, на старину Адамсона я уповал напрасно. Он все решил, решил без меня. О каких картинах говорится в письме? В мастерской старины Адамсона я сделал сотни эскизов, десятки работ... Многое, казавшееся не только завершенным, но и совершенным, старина Адамсон раскладывал так, что я едва сдерживал слезы отчаяния.