Но прежде Котельников зашел за печь, подождал, пока Марья Даниловна кончит размешивать пойло, потом подхватил ведро и вышел на улицу.

Утро было студеное, гальку под обрывом укрыла изморозь, и темная река стыла меж поседевших берегов, а дальше чернела тайга, лишь кое-где крапленная темно-рыжими островками осинников, синеватый туман зыбился над ближней согрой, густел у подножия сопок, а над ними, неровно высвечивая зубчатую кромку леса, растекалась ярко-желтая полоска зари, и нижние гривки были уже оплавлены солнцем, сквозили те, что повыше, а самые верхние еще блекли в размытой просини.

Из будки вылезла Найда, выгнулась, прошла мимо Котельникова, плотно задевая боком его сапоги, ударила хвостом и ткнулась в руку на дужке, и он взял ведро в левую, а правую положил ей на голову, и собака подняла внимательные карие глаза и посмотрела на него так, словно этого она и хотела, чтобы он погладил да потрепал за ушами.

Он нагнулся, пытаясь разглядеть щенят.

В глубине конуры щенята жались друг к дружке так, что невозможно было понять, где там чья голова, и он улыбнулся, глядя на этот символ родства, а Найда благодарно лизнула его в щеку, будто давала понять, что ей ведомо, о чем он думает.

Плотный, коротконогий бычок, пригнув голову, стоял на краю поскотины, уже ждал его и, увидев, нетерпеливо взмыкнул. Отталкивая его твердый, пока с завитками шерсти на месте рогов лоб, Котельников поставил ведро с той стороны прясла, просунул руку между слегами и взялся за край, придерживая, а бычок тут же ткнулся мордой и зацедил взахлеб.

Котельников был рад ему и, придерживая ведро ладонью, пальцами опять потрогал лоб с крутыми завитками. Бычок тут же боднул, измазав Котельникову руку, потом посмоктал еще немного и слегка отступил. Вытягивая шею, стал поддавать лбом, словно хотел поддеть ведро и приподнять его. Котельников убрал руку, отдал долизывать почти пустую посудину, а сам пошел к реке, где дед уже погромыхивал цепью, отвязывая лодку.

Когда сидел на корме и греб, Котельников опять припомнил свой сон и усмехнулся. Поднажал веслом справа, и лодка легко выскочила на стрежень, нос стало заносить, и он поднажал опять.

Дед, боком стоявший в носу с шестом в руках, обернулся к нему, слегка повел бородой:

– Однако потеплело в верховьях.

Вода вскипала тугим буруном, на миг светлела и с глухим шумом снова уходила под борт, в черную глубину. Котельников напрягся еще, пытаясь обогнуть узкий мысок и заскочить в курью с ходу. Отозвался, когда уже развернулся в курье:

— Думаете, теперь пойдет рыба? Дед с сомнением прищурился:

— Да, если осталось кому идти...

И Котельников понимающе кивнул.

Лето отстояло погожее, без дождей, вода в Терси падала, как никогда, и машины по бродам да перекатам пробирались далеко, поднимались выше обычного. К обмелевшим ямам и омутам, где гулял хариус да от сталегорских фенолов отполаскивался в горной воде таймень, царапались на подвесных моторах, скреблись на водометах, которых и в городе и на новостройке развелось невидимо.

Там, где раньше темнела лишь холодная глубина, рыбу, говорят, видать было глазом, и сколько можно добыть, прикидывали заранее. Выбирали потом неводами, на ночь ставили сети, а напоследок лучили и выбивали острогой, долавливали «японскою удочкой» – тончайшей сеткой на длинном шестке. В верховье рыбу коптили, вялили и солили, везли в город мешками и бочонками, все лето среди будок с моторами на берегу шел за бидончиком пива посреди рыбьих костей разговор, кто чего сколько взял, а к осени вдруг возник прочный слух: все, выгребли Среднюю Терсь, ничего не осталось. Нету.

– Ты мне, Андреич, вот что, – громко сказал дед, шестом помогая Котельникову развернуться вдоль сети. – Все эта трепотня про акулогию, как баушка ее называет... Она не за тем ли, чтобы умные люди сообразили, что у природы все не сегодня-завтра издержится, да успели бы напоследок попользоваться? Ты не думал?

Сеть была почти пуста, и потом, когда она лежала посреди избы в цинковом корыте с высокими краями и среди запутавшейся в мокрых ячеях рыжей листвы лишь кое-где серебрилась мелкая рыбешка, Котельников с усмешкою подумал, что в просторной сковороде на столе ельцов, пожалуй, побольше. Вверх вспоротыми брюшками они торчали плотными рядами, и распаренные на коровьем масле их белые бока не хотели отлипать один от другого, а с ребрышек их можно было снимать губами и не жевать – они таяли, стоило только слегка прижать языком. Рыбьи спинки оставались на сковородке прикипевшими к ней ровными рубцами, и Котельников соскребал их металлической ложкой, отправлял в рот и тоже как будто к чему-то прислупшвался. Снова глянул потом на пустые сети и нарочно вздохнул:

– Так мы скоро себя не прокормим, дед. Придется переходить на кильку в томате.

Тот отер о хлеб испод замасленной ложки:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.