Чувство вины говорит об особой структуре души, это особый дар — человеку кажется, что он дал миру, одарил его меньше, чем мог. Это дар — сосредоточенности не на себе, а на мире, который ты улучшил меньше, чем это было в твоих силах, что-то зарыл в землю, не выявил, не вернул людям сторицей.

Философский образ жизни — это, наверное, в первую очередь высокая мера взыскательности к себе самому и какая-то естественная, непоказная несуетность. Это отсутствие «бегающего» взгляда на обстоятельства и вещи. Это понимание того, что жалеть себя, может быть, самое постыдное для человека чувство и дело. Это понимание — полуправда, которой мы порой тешим нашу совесть, страшнее лжи...

Особенность нравственных истин в том, что открыть и понять их гораздо легче, чем жить по ним. Вторая особенность нравственных истин: если человек думал и страдал сам — то открытие того, что было открыто раньше, все-таки нужно, — это не «изобретение велосипеда», это подлинное открытие.

Ум и сердце с веками менялись. Сердце становилось все более синтетическим, а ум все более аналитическим.

Все великое входит в жизнь бесшумно, точно стыдясь себя самое.

Развитие и обогащение стилей — это развитие и обогащение духовной жизни поколений, веков. Сопоставляют капители колонн, формы барельефов, появление пейзажей и натюрмортов и т. д. А за всем этим нечто более существенное: перестановка, изменение частей человеческой души, обогащение ее или обеднение, то есть если стиль как понимание системы художественной выразительности в тех или иных искусствах — Зеркало, то духовная жизнь людей, меняющих стили, — Зазеркалье. Стоя перед Зеркалом, будем думать о Зазеркалье.

Стили в искусстве меняются по мере изменения духовной жизни личности.

Энциклопедизм — уютен. Даже читая о Дидро, чувствуешь уют парижских салонов, увлекательных бесед, очаровательного общения с умными женщинами. Универсализм — неуютен, это сам неуют, это распахнутость во Вселенную, это Рильке, закрывающий собой амбразуру, через которую должны ворваться в нашу обыденность кометы и, может быть, даже созвездия. Универсализм — трагичен. Любой универсальный человек бросает вызов миру.

Пожалуй, одно из самых трагических несовершенств — несовершенство человека.

Сократ догадывался о трагической возможности отчуждения сил, заложенных, но не раскрытых в человеке. Может быть, его и казнили именно потому, что торжество сократовской мудрости вело к иному типу цивилизации, цивилизации как развитию духовных сил в человеке. Прадеды и деды будущих ученых поднесли чашу цикуты мудрецу, который понимал всю трагичность торжества науки. Потом ученых посылали на костер. С Сократом поступили более милосердно. Может быть, не будь этой чаши цикуты, сегодня бы и не было «термоядерной ситуации», в этой чаше были, когда он ее выпил, все Хиросимы и Нагасаки будущих тысячелетий.

Чувство опасности лишь в ситуации известного комфорта содействует проявлению характеров и страстей, оптимальных для развития искусств, то есть переплавляет характеры и страсти в художественные общечеловеческие ценности. Повседневные казни, четвертования, вакханалия заговоров и убийств исключают из жизни условия, необходимые для творческого самовыявления личности.

Сегодня существует не коллективный психоз, как во времена «охоты за ведьмами», а манипуляция психикой, что носит не трагический, а трагикомический характер. Мы закрыты друг для друга в общении, но открыты настежь для действий извне!

Надо ввести науку в систему большой культуры, что повысит чувство нравственной ответственности.

Вопрос о смысле жизни из академического стал «кровоточащим», перекочевал с кафедр в сердца. Образ человека несводим к книгам, системам, формулам, открытиям, он несравненно богаче и разнообразнее. Он несводим к музеям, даже если это Эрмитаж, он несводим к книгам, даже если это книги Льва Толстого, он несводим к формулам, даже если это формулы Эйнштейна, и к открытиям науки, даже если это открытия Коперника. Он — вечно развивающаяся совокупность с миром, таинственное целое, не охватываемое мыслью, и лишь иногда — чувствами. Это именно тот абсолют, «сообщаемость» с которым сообщает отдельной личности ощущение смысла жизни. Ни в одну эпоху человечество не понимало себя столь хорошо в минувших возрастах и столь мало в возрасте сегодняшнем. Бахтин, наверное, понимает Рабле лучше, чем современники Рабле понимали его романы. И Гамлет понят глубже, чем понимали его зрители Глобуса. И античный мир осознан Андрэ Бонаром, автором трехтомного исследования «Греческая цивилизация», лучше, чем эта цивилизация осознавала себя... И никогда — при этом великолепном ретроспективном постижении — человечество не разбиралось в себе столь же растерянно, неполно и неточно, как сегодня. Странный возраст: поток воспоминаний, осознаваемых с ослепительной четкостью, накануне или в момент... чего?!. А может быть, «оргия» современной цивилизации обещает рождение не «локальной» (как бывало раньше), а мировой, единой (как не бывало никогда) культуры? И в этом играет известную роль наше «повседневное поведение».

...Одна из интересных ошибок сегодняшнего сознания в том, что оно видит современный мир как совершенно новый. Никогда еще в мире не нарождалось настолько мало новизны — в высшем, творческом понимании новизны, как сегодня. Идет лишь передвижение и перераспределение «частей».

Открытие атомной энергии изменило картину войны и мира, подобно тому, как изменило ее некогда изобретение пороха. Любопытно, что порох первоначально служил увеселением — для фейерверка! — и только потом стал оружием. Может быть, атомная энергия, начав с оружия — с бомбы, — тоже кончит неслыханными увеселениями?..

Думал о Паскале. Бывают эпохи, когда порядочный человек равен универсальному человеку.

Путь Паскаля — путь к порядочному человеку в наивысшем нравственном смысле этого понятия. Почему в человеке — существе несовершенном и конечном — живет чувство совершенства и бесконечности? Тут даже существует некая парадоксальная на первый взгляд зависимость: чем сильнее чувство бесконечности и совершенства, тем явственнее и понимание собственного несовершенства и собственной конечности. В редкие минуты озарения перед великими полотнами и статуями античности собственное «я» замирает и тушуется, как бы растворяясь в чем-то подлинном, чтобы потом опять с еще большей настойчивостью напомнить о «личном».

Человек может вдруг вспомнить все — в миг величайшего подъема духа и радости или в миг, когда его жизни вдруг угрожает опасность, в последний миг. Он может вспомнить все перед восхождением и перед нисхождением, перед высшим бытием и перед небытием. Два синтеза. Один, условно говоря, оптимистический, второй — пессимистический. Ощущение огромного богатства: в момент творчества новых форм бытия и е момент разрушения всех форм и самого бытия.

Может быть, электронно-вычислительные машины — аналог египетских мумий: они тоже рождены мечтой о бессмертии.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.