На кордоне в Журавской Огиби мы распрощались: Нечаев заторопился по неотложным делам домой, в станицу Нижне-Кундрюченскую, а я решил на пару дней задержаться здесь, в заповедном уголке, на берегу Донца, чтобы не торопясь разобраться со всем увиденным и услышанным в этот богатый на информацию день.
Когда рано утром Борис Алексеевич предложил прокатиться по угодьям Нижне-Кундрюченского опытно-показательного охотничьего хозяйства, где он директорствует, я, честно говоря, не ждал, что эта поездка будет особенно интересной. Хотя в саму станицу я приехал впервые, места эти в самом центре Ростовской области, недалеко от впадения Северского Донца в Дон, хорошо мне знакомы по многочисленным прежним командировкам. Давно и довольно тщательно обжитой человеком край. Промышленные города, шахтерские поселки, шумные просторные станицы и хутора, словно бусины, нанизанные на ленту автомобильных дорог, большаков, наезженных проселков, в обочины которых упираются пшеничные поля, плантации кукурузы, бахчи, сады, виноградники. Во всем чувствуется. что работящие руки не оставили ни клочка так называемой нетронутой природы. Даже две большие, по здешним меркам, реки в этом не особо богатом на воду крае не просто поят людей и землю – давно уже превратились, как говорится. еще и в водные артерии, которые тащат на своих потных спинах нескончаемый поток грузных Оарж, многопалубных пассажирских теплоходов, шустрых «метеоров» и «ракет».
...Наш «газик» не отъехал от станицы и полкилометра, когда Нечаев предупредил:
– Сейчас будут фазаны.
И. правда, будто выполняя его приказ, шагах в двадцати от дороги шумно поднялась парочка пестрых петухов. Низко над землей они потянули к зарослям терновника. А когда шофер притормозил, среди пожухлой травы удалось рассмотреть целый выводок фазанят под присмотром серенькой мамаши.
Дальше все происходило по схеме: Борис Алексеевич говорил, кого мы должны увидеть, и тут же названные животные или птицы представали перед нами своими собственными персонами.
Около лесопосадки мы настигли табунок куропаток. Они почему-то не улетели, не кинулись в кусты, а побежали впереди, так и не уступая нам дорогу. Шофер сбросил скорость и какое-то время тянулся следом, потом посигналил. Куропатки, треща крыльями, порхнули в придорожный бурьян и там затаились.
– Ну, обнаглели, – с восхищением прокомментировал Нечаев.
Однако зайцы, на мой взгляд, обнаглели еще больше. После ночной кормежки они почему-то не разбежались, как положено, по укромным местам на дневку, и на низком жнивье их рыжеватые летние шубки были хорошо видны издали. Некоторые зверьки паслись рядом с проезжей дорогой. Удивляло не столько их количество, сколько поведение. Они вроде бы совсем не реагировали на наше присутствие: не задавали вполне понятного в такой ситуации стрекача, а по-прежнему спокойно переходили от одного оставшегося на пшеничной стерне кустика травы к другому. И вид этих неуклюже расхаживающих зайцев – приспособленные быстро бегать, они ходят до смешного неловко – смущал больше всего.
Один косой торчал всего метрах в десяти от обочины. Сдали машину назад, и только тут заяц опомнился. Он поднялся столбиком и, поводя ушами, в недоумении уставился на нас. Автомобиль, едущий вперед, был ему привычен, а вот пятящийся назад несказанно удивил. Заяц оторопело постоял еще несколько мгновений и очень неохотно запрыгал в сторону.
Где-то к полудню мы вырулили к степному озеру. Кукурузное поле прижало дорогу к одному его берегу. А на противоположном к самой воде подходила лесопосадка. Хвост озера густо зарос тростником и осокой, зато чистая от растительности его часть была усыпана водоплавающей и болотной птицей. Кряквы, нырки, серые и белые цапли, водяные курочки плавали, ныряли, выхаживали на мелководье, кричали, гоготали, ссорились, трещали крыльями, будто это было не степное озеро в разгар осенней охоты, а водоем в Московском зоопарке, где всей этой пернатой братии по закону положено торчать на виду у людей.
У скрестья дорог на высоком столбе был прибит щит, крепко иссеченный дробью. Пересиливая пробоины, он сообщал, что мы находимся на территории заказника Нижне-Кундрюченского охотохозяйства и что охота здесь запрещена. Быть может, обитатели озера и догадывались о таком запрете, только вот из собственного опыта они уже, видно, знали, что, отводя душу, иной неудачливый охотник может с досады стегануть зарядом не только по ненавистному щиту, но и по их спинам. Во всяком случае, пока наш «газик» не торопясь катил по берегу, а потом урчал на месте, птицы вели себя спокойно. Стоило мотору замолкнуть, они заторопились к спасительным камышам. А когда мы попытались выйти, все кинулись врассыпную. Наверное, человек тут не раз злоупотреблял доверием птиц, и испытывать понапрасну судьбу им больше не хотелось.
Полями мы добрались до невысокого леса и прямо из жары нырнули в его прохладную сень. Дуб, ясень, вяз, клен, терн, боярышник сплелись в такую непролазную чащу, что дальше пришлось продираться пешком. Как я понял, здесь меня ждал самый главный сюрприз. Однако когда, изодрав о сучки руки и плечи, мы добрались наконец до тощего лесного ручья, там никого не было, только топкая почва вокруг была сплоить избита острыми копытами, да в воздухе висел крепкий настой кабаньей щетины.
– Вот чуткие твари, – с восторгом сказал Нечаев и тут же: – А это следы оленей, они тоже приходят сюда на водопой.
Кабанов в тот день мы так и не встретили, зато с оленями столкнулись. Они перебегали нам дорогу, и долго еще из чащи доносился треск ломаемых веток...
Мы повернули в Журавскую Огибь.
...Два кирпичных домика кордона стояли под высоченными осокорями всего метрах в сорока от реки. В одном жил егерь с женой. Второй, на две крошечные комнатки, предназначался для нечастых гостей. Еще тут были деревянный амбар, где зимой хранится зерно и сено люцерны, да обветшалый, кое-где уже рухнувший от старости омшаник, – вот и все строения на просторной,' гектара в три, усадьбе, по плечи утонувшей в зарослях белого донника, чертополоха и еще какой-то жесткой травы. От подступавшего с тыла леса усадьбу отделял забор из проволочной сетки с круглыми дырами-лазами у самой земли. Над донником висел монотонный пчелино-шмелиный гул, навевавший разморенной солнцем округе ощущение сонливого покоя. Стоило, однако, сделать шаг а эту сладко-медвяную дрему, как недвижная до той поры сплошная стена зарослей неожиданно вздрогнула, заходила, тронутая изнутри неведомым вихрем, и вот уже по макушкам травы при полном безветрии в сторону леса покатилась волна. Инстинктивно бросаюсь следом и у ограды вижу, как из дыр-лазов стремглав выскакивают зайцы и дикие кролики и тут же скрываются в лесной чаще.
Под вечер к зарослям камыша и корявого ракитника на противоположном берегу Донца потянули возвращавшиеся с кормежки цапли. Они плавно планировали над рекой, оглашая округу резким гортанным криком «как-как-как», а потом затевали шумную свару из-за мест ночлега со своими родственниками, прилетевшими раньше. Ближе к сумеркам из придонных ям поднялись сомы. Разминая перед ночной охотой застоявшиеся за долгий день кости, они шумно шлепали по воде, и течение молча сносило вниз по реке широкие расходящиеся круги, и тут же, как бы вторя сомам, в зарослях тростника и куги всплескивались заигравшиеся сазаны. До ближайшего хутора Огиб было по прямой километра два-три. В его хатах уже зажглись огни. Вечерние звуки отходящего ко сну села доносились над водой на удивление отчетливо и громко. Но это были звуки из другого, человеческого, мира. Здесь же, на кордоне, царствовала дикая природа. Одних своих детей она отправляла спать, других будила, чтобы они бодрствовали до самого рассвета. Все было хорошо, как в сказке.
И как в сказке, нереально.
Однако цель моей поездки к Нечаеву диктовалась отнюдь не желанием взбудоражить свою натуру горожанина сказочными видениями дикой природы, чтобы затем выразить искренние восторги гостеприимству хозяина. Моя задача была более прозаичной: хотелось пропустить, если можно так выразиться, здешние яркие впечатления через шершавую объективность цифр и фактов и понять, повторим ли опыт Нечаева или ему, как и труду других энтузиастов – защитников природы, уготована судьба уникального явления, способного вызвать удивление, уважение или яростную ненависть, в зависимости от того, кто с этим явлением сталкивается.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.