- Софья! - закричала мать, и ты увидел глаза молодой женщины. Они были зеленые, как пучочки иголок пихты, и отчаяние, которое было в них, не убивало их красоты, и ты снова не мог думать о черном горе вдовы, а думал о том, что наступает весна.

Софья стояла неподвижно; закарпатец снял с головы гонведсмую фуражку, швырнул ее оземь; губы Софьи искривила гримаса, словно она готова была засмеяться, и снова закричала Миронячка, припав к располневшему животу невестки:

- Опомнись, ребенка погубишь! Тогда. Софья проговорила:

- Ну, что, мама, разбогатели? Это же он вас шел искать. А те пулей его остановили.

Только теперь, после этих ее слов, так спокойно сказанных, ты понял, что случилось, и почернела медовая зелень на пихте и в Софьиных глазах.

Этот взгляд пошел следом за тобой. Много лет после, когда в памяти стерся образ Софьи и забылось ее горе, ты иногда, остановясь перед своей зеленоглазой любимой, улавливал тревожную тень в ее беззаботных глазах и знать не знал, откуда знакома тебе эта извечная женская тревога, которая таится где-то глубоко в зрачках даже тогда, когда впереди расстилается счастье.

Закарпатец сказал на похоронах:

- Я приведу ее в память, ребенка усыновлю и тут останусь. Рыдали трембиты, а Софья - нет.

Она молчала, ответила мать:

- Не возвращайся. Вижу - зачахнет она. Такая любовь была у них, которой горы еще не видывали...

Ушел и ты с гор домой. Шел, словно в брод переходя раннюю весну. Терпко пахла она. Живицей, рястам и грибницами. Ты шел мимо сломанных возов и вздутых туш убитых лошадей, минуя пожарища. Ты брел по пояс, по шею в человеческом горе, и стремился за тобой темно-зеленый взгляд молодой красавицы вдовы, как символ народной боли, а из моря этой боли ты взял каплю в свою жизнь - как предостережение.

Наколдовала непогоду Лысинка. Закипел на ней белый туман и перелился через ее вершину в долину, как молоко из подойника в миску. В то же мгновение закурились и соседние вершины, и в глубокую чашу села полился отвесный дождь. Ты сидишь на пороге без дела и смотришь, как дымятся вокруг гор мокрые пожары, гаснут под дождем, снова грохочут белыми клубками, а село притихло внизу, словно на дне погасшего кратера, и задыхается от пахучих испарений.

Жив ли хоть кто-нибудь из них: «маркитантка», Софья, ее сын или дочка, закарпатец? На месте Миронячкиной курной хаты не осталось и следа жилья, сейчас там растет картофель; неужели вся их жизнь лишь того и стоила, чтобы вы с закарпатцем взяли из нее по капле печали?

- Здоровы будьте... - услышал ты сквозь вкрадчивый стук капель затихающего дождя.

Возле ворот стояла старенькая высохшая бабуся со стеклянной банкой молока в руках. Ты ответил:

- Спасибо вам!

- Подойди-ка... Давно приехали к нам?

- Да нет... - сказал ты нерешительно, потому что после всего вспомнившегося тебе показалось, что ты не уезжал отсюда никогда, и даже удивлялся, что не узнаешь людей. - Недавно, бабуся.

- А, так вы из этих, инженеров. Слыхала, село будете затоплять.

- Это еще не скоро, - сказал ты и, прикинув бабусин возраст, совсем успокоил ее: - Спите спокойно, это еще не скоро...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.