Сошел он возле одного из санаториев. Старуха в темном, надвинутом на глаза платке дометала асфальтовую дорожку, в глубине грушевой рощи, пробуя утренние голоса, пересвистывались скворцы. В раскрытых окнах высотного санаторного здания появились полуодетые люди, сладко потягивались со сна, зевали, перекликались молодо.

Галим представил себе, как там, на юге, просыпается сейчас Фариза, как набрасывает цветастый халатик, долго смотрится в зеркало, расчесывает, высекая гребенкой искры, спутавшиеся за ночь волосы, как разглаживает морщинку над правой бровью, как, бодрая и свежая, пахнущая солнцем и морем, идет с полотенцем через плечо к берегу, как плавает в синей воде, по-мужски энергично выбрасывая вперед полусогнутые руки.

Когда-то они несколько дней жили на море у однокурсника из Батуми, но там было скучно, праздная жизнь угнетала их, и они тайком от родителей однокурсника, не попрощавшись, зная, что обидели хороших, гостеприимных людей, уехали. Однокурсник на вокзале, провожая их, чуть не расплакался, все призывал остаться хотя бы еще на неделю, обещал массу развлечений, но их уже мучала жажда дороги, ожидание новых, незнакомых мест, новых встреч. А в Батуми жизнь была слишком уж бездумной и сытой, и люди, большей частью приезжие из дальних мест, были напоказ веселы, восторженно говорили о пустяках и были по-детски счастливы. И странно: они уехали тогда в светлые русские леса и там часто вспоминали и море, и беззаботных людей юга, и несчастное лицо однокурсника, который на них всерьез обиделся.

Вот и сейчас опять вспомнилось все это Галиму. Вспомнилось, как ходила по берегу Фариза, как было красиво и крепко ее бронзовое тело, как грациозно, чуть покачиваясь, стояла она на сером песке. Мужчины смотрели ей вслед, но она не удостаивала их и полувзглядом – не из-за гордости и не от сознания своей красоты, а из-за того, хотелось думать ему, что они для нее не существовали с тех пор, как появился он, Галим.

Он знал, что и сейчас там, у моря, Фариза не принимает ухаживаний, не замечает томящихся от избытка чувств мужчин, не играет с ними глазами... Вся эта игра – со взглядами украдкой, с показным бесстрастием до случая – ей незнакома...

И все же покалывало сердце. Что-то случилось с Фаризой, что-то непонятное ему да и, должно быть, ей самой. С тех пор, как она внезапно, не сумев объяснить ему ничего, уехала на море, он старался понять это «что-то» и не мог.

Он пошел под большими грушевыми деревьями, туфли намокли от росы, под ногами мягко пружинила слежавшаяся листва, пахло и водой и прелью. Он сорвал большую недозрелую грушу, с хрустом откусил розоватый бок. От груши также пахло водой, и опять он увидел бесконечное южное море.

Когда в роще появились первые отдыхающие, когда приподнялось над вершинами деревьев солнце, когда подсыхать стала трава, он торопливо, подгоняемый непонятной силой, пошел напрямик через рощу к автобусной остановке, сел в автобус и вместе с первыми курортниками вернулся в город.

В тесной комнате почтового отделения за перегородкой сидела женщина, складывала газеты и письма, глядя поверх очков в тонкой золотой оправе. Была она в летах, но еще красива той красотой, которая и волнует и внушает невольное уважение. Красивы были ее тонкие руки, ее смуглое скуластое лицо и чуть увеличенные за стеклами очков карие глаза.

Галим тихо и вежливо поздоровался, боясь, что она заговорит или взглянет на него не так, и пропадет первое впечатление, исчезнет очарование тихой и ровной красоты. Она ответила негромким грудным голосом, глянула на него хорошо и просто, взяла телеграмму и сказала:

– Немного рановато пришел, но ничего... Хочешь газеты просмотреть?

– Нет! – сказал Галим, радуясь ее приветливости. – Я посижу, подожду.

– Ну зачем же сидеть без дела? – проговорила она, улыбаясь. – Лучше помоги разобрать почту.

Женщина пригласила его за перегородку, усадила на казенный стул, предварительно смахнув с него ладонью невидимые соринки, пододвинула пачку писем.

– Раскладывай по названиям улиц. Сейчас девчата придут разносить, надо успеть. Напарница моя заболела, одна не управлюсь.

Он раскладывал письма, искоса поглядывая на женщину, видел ее доброе и красивое лицо, слушал ее тихий рассказ о девочках-разносчицах... Она любила и жалела девушек, была для них заботливой старшей сестрой – это чувствовалось по всему.

Потом пришли сами девушки, были все они молоды и некрасивы, много говорили, громко смеялись, подмигивали друг другу и кивали на Галима. Пока они набивали свои сумки почтой, пока говорили и смеялись, он сидел молча, ежась, придвинувшись к краю стола, не знал, куда девать руки, которым теперь не было дела.

Они ушли, и ему стало сразу легко и свободно. Он встал, прошелся по тесной комнате, вышел за барьер, улыбнулся женщине. Она ответила ему доброй, всепонимающей улыбкой.

– Молодые еще, бедовые, – сказала негромко. – Придет время – утихомирятся, помудреют. Замуж надо им повыходить. И чем скорее, тем лучше. – Вздохнула как-то спокойно, будто про себя, взяла телеграмму, которая лежала на столе. – А кто с тобой говорить будет?

– Фариза, – сказал Галим. – Моя девушка. Отдыхает в Сочи.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.