Случится же такое: в тот июньский день мне довелось несколько раз побывать у станции метро «Краснопресненская». Я проходил там и прежде, но не замечал: все торопимся, бежим куда-то. А тут неожиданно чем-то родным окутало меня, повеяло детством... Остановился, огляделся.
Вокруг цвели липы! Кажется, все пчелиное, население столицы собралось здесь. Я слышал лишь их жужжание да шелест липовых листьев. Гул шумной улицы исчез, затих. Только шелест и жужжание...
Кто же этот мудрый человек, подумал я, который при открытии станции предложил посадить вокруг нее рощицу из липовых деревьев? Слава ему и вечный памятник...
Теперь деревья заматерели, густой сенью создают прохладный коридор для прохожих, шагающих к подземке...
В нашей семье существовал особый культ липы. Его создала мама. Она очень любила липу – сушила липовый цвет, а потом зимой с ним пили чай. Сколько помнится, в доме всегда была запрятана где-то торбочка с сушеным ароматным липовым зельем. Самый вкусный мед неутомимые пчелы приносили нам тоже с цветущих лип. Даже рождение мое совпало с июлем, месяцем, который по-украински называется липень...
А липы у Красной Пресни в тот день просто благоухали, залитые щедрым урожайным цветом!
Как жаль, что мама уже не сможет насладиться пряным запахом этого медоносного цвета! И еще подумалось: как было бы хорошо жить на земле, если бы повсюду росли липы, цвели липы, наполняя сердце сладкой и чистой памятью детства. И мамы.
Утро. Предпраздничное ноябрьское утро. От дома отдыха спускаюсь к Москве-реке. Слева, еще не покрытое снегом, зеленеет ржаное поле. Речная вода в ожидании заморозков стала как будто гуще. Ее гладь ровная, спокойная, лишь на отдельных участках играет мелкая-мелкая рябь. Светит солнце. Ветер не такой уж и крепкий, но по-осеннему колючий.
Иду вдоль самой воды. Уже скрылось поле, берег становится все круче и круче. На склоне растут сосны, березы. Прохожу несколько шагов и останавливаюсь, потрясенный.
У самой кромки обрыва колышется сосна. Корни ее совсем обнажились, на метр-полтора стоят над осунувшимся песком. Но не дают обвалиться сосне. Ветер усиливается, раскачивает на голом склоне пышную крону сосны, словно пытается ускорить ее гибель. А сосна не сдается, чудом держится она за жизнь, корнями своими стремится дотянуться до земли-спасительницы.
И вспомнились последние мамины часы.
Уже почти два года прошло после того трагического вечера, а закрою глаза и вижу все вновь. Как же ей не хотелось уходить из жизни, как страдала она, лишенная возможности двигаться. В какой-то миг она повернула лицо к стене, и я содрогнулся. Жалобным, просящим голосом, ни к кому, разве, кроме себя, не обращенным, воскликнула она: «Прорубiть отут в стiнi вiконце, хочу свiт бiлий бачити!»
Никто из нас тогда, ночью, еще не верил, что уже последние часы отрабатывает ее натруженное сердце...
А ведь нужно, нужно было прорубить ей оконце, хоть и стоял декабрь на дворе. Ах, как нужно!
И мысль эта не дает мне покоя.
Никогда не даст.
Почему вспомнился этот эпизод? Не знаю...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.