Записки Гази Эграна

- Пусть бодрость не покидает вас... В ауле еще много баранов.

Я неосторожно повернулся, стараясь освободить ухо. Они зашептались тише, и я уснул... На утро отец, сияющий, но бледный, подозвал меня:

- Ты любишь отца?

Отвечал утвердительно. Хотелось плакать. Об этом отец никогда не спрашивал... Думал: «зачем?»

А вечерам, когда перестал лить дождь и «ветер усилился еще больше, так что карагач на дворе раскачивался и скрипел, отец опять подозвал:

- Ночью от муллы был... велел дом свой, - тут отец, смотря мимо меня, густо покраснел, - у него сарай... уснут... ты подожги, саман в нем... сегодня...

У меня упало сердце. На глазах слезы, по горячим щекам текут часто - часто. Хотел крикнуть «не надо!», но отца уже не было. Я громко «плакал... мать утешала...

Не помню, как пробирался в сарай, что примыкал к дому, в котором жили солдаты, как поджигал. Все было в тумане. А когда огонь, быстро распространившись, обжег лицо, я, вскрикнув от боли, выбежал на двор казармы. Навстречу перепуганные, полураздетые солдаты. Меня подхватили.

Целую мочь горел сарай, наполненный сухим саманом. Никогда не забуду этой ночи. Ветер с ревом носил пламя, лизавшее крыши: темно - желтый дым высокими волнами стлался вдоль стен и над крышами... Плакали в саклях дети, кричали старухи...

Вдали на крыше сакли стоял отец. Высокий и суровый, облитый красноватым светом, он был неподвижен, и только чуть улыбались его губы...

Солдаты отстояли дом муллы, не дали загореться и другим постройкам. Сквозь слезы я с гордостью наблюдал, как храбро они боролись с огнем.

Зима наступила сразу. В неделю дополна засыпался аул снегом, замело все тропинки, так что в Большую Долину два месяца нельзя было ни пройти, ни проехать.

После пожара я подружился с солдатами. Их оставалось к зиме пятнадцать - остальные умерли от ран, от малярии.

Тайком от угрюмо настроенного отца и товарищей я прокрадывался по ночам в казарму; меня всегда встречали ласково; особенно был ласков один: маленький, рыжий со светлыми усами, улыбнувшийся мне в первый день.

Раз ночью, только закатилась луна, отца посетил тот же черный человек. Опять они долго шептались, и глаза обоих блестели в темноте, как угли. На этот раз ничего не услышал, - отец отослал меня, только я стал прислушиваться. С тех пор он часто вечерами взбирался на крышу, долго стоял там суровый, не чувствуя ни ветра, ни холода, и возбужденным возвращался к огню, долго молился и не спал. Мне становилось страшно, глядя на его бледное лицо, и я уходил куда - нибудь.

Однажды, - это была звездная январская ночь, - я долго засиделся в казарме. Было как никогда весело. Солдаты шутили, пели бодрые песни, а я играл им на зурне веселые мотивы. К тому времени я научился понимать их язык, узнал, что они из России, и думал: это та земля, которая лежит под высоким, чистым небом, куда день и ночь бегут облака и где люди живут иначе, лучше, красивей...

В ту ночь светло-русый солдат опять рассказывал о своей земле, о том, что скоро окончит он службу и уедет к себе домой, откуда обещал прислать мне что - нибудь.

- А ты поедешь со мной? - спрашивал он. - У меня такой же есть сын - и глаза и нос - все такое... поедешь?

Ничего не сказал в ответ.

Уже собрался уходить, как на дворе раздался гул, выстрел, потом еще... Солдаты побледнели, некоторое время сидели на нарах с вытянутыми лицами и замершей на губах песней, затем бросились к оружию и выскочили во двор.