Начало знакомства вышло необычным.

Впервые о парне из подмосковного Клина я услышал в горах Армении, куда приехал, чтобы встретиться с Арцруни Акопяном, только что награжденным тогда знаком ЦК ВЛКСМ I «Молодой гвардеец пятилетки». В разговоре о тех, кто вместе с ним получал награду, первым он назвал клинского слесаря Михаила Гаврикова.

– Понимаешь, есть в нем эта самая рабочая косточка...

И вот Клин. Отполированный турникет проходной завода «Химлаборприбор». По-деловому оживленный заводской двор, кирпичные прямоугольники цехов, один из которых – механический – мой адрес. Казалось, заочное знакомство с Михаилом Гавриковым поможет мне без особого труда узнать его среди тех, кто работает в механическом. Впрочем, этой уверенности заметно убавилось, как только я вошел в цех.

Отсюда (я стою у конторки мастера, символически отгороженной от цеха низким – по локоть – зеленым барьерчиком) хорошо видны параллельные ряды верстаков. Мирно и по-деловому соседствуют на верстаках полный ассортимент слесарных инструментов, кипы бледно-фиолетовых чертежей, порядком потемневших от частых (чертежи-то рабочие) прикосновений, делаемые и уже готовые, аккуратно сложенные детали. Все это живет в разноголосом говоре покоряющегося человеку металла. Это – как экспозиция механического. И все же не тиски, не напильники всевозможных размеров и профилей, не метчики, плашки, бородки, шаберы, штангенциркули, не кипы припорошенных металлической пылью чертежей, не штабеля отливающих строгим холодноватым блеском деталей всевластно царят в цехе, а сосредоточенные, глубоко ушедшие в свой деловой рабочий мир лица людей. Вижу: почти каждый, хотя бы по своему комсомольскому возрасту, может оказаться моим героем. И, точно понимая эти затруднения, мастер ведет меня к черноволосому коренастому пареньку. Он стоит у массивных тисков с закрепленной в них замысловатой оправкой и сосредоточенно колдует над замасленным листом чертежа. Светлый круг низко опущенной лампы очерчивает крупные, потемневшие от металлической пыли руки.

– Знакомьтесь.

Нехотя, словно его оторвали от дела, которое для него сейчас самое важное в жизни, паренек откладывает штангенциркуль и подает руку запястьем, как мне кажется, с некоторой иронией, оберегая бледную цивильность моей протянутой навстречу ладони. Между нами словно ложится неуловимая граница, которую я мысленно объясняю его занятостью, – в конце концов человека оторвали от дела, не объяснив к тому же, с какой целью. Но контакт устанавливается тотчас же, как только я передаю привет от Арцруни Акопяна...

Впрочем, говорить о себе (а это меня интересует в первую очередь) Михаил не торопится. Он считает, что прежде всего я должен понять специфику их производства. На заводе «Химлаборприбор» оно уникально: много продукции, по сути дела, единичной, штучной, если хотите. Особенно в механическом.

– Завод, – говорит Михаил, – делает всевозможные аппараты для химических лабораторий, медицинских учреждений, различных экспериментальных производств. Сейчас у нас в механическом в работе примерно около ста наименований. Когда из какого-нибудь КБ приходят чертежи нового аппарата, заметьте, всегда нового – это книга за семью замками. Ни на сам аппарат, ни на каждую его деталь нет готовой технологии. Вот здесь-то и зарыта собака! Что, думаете, не хватает опыта, знаний? Отчасти. Но только отчасти! В нашем деле почти никогда нельзя сказать: «Ну, эта работа мне знакома!» Каждый раз приходится начинать с нуля. Отсюда и неувернность и страх. Да, да! Страх, хотя знаешь, что не в первый раз начинаешь с нуля

Работа, которая каждый раз начинается с нуля! Не говорит ли это о том, что мы имеем дело с тем, что исстари выражается определенным понятием «творчество»? Видимо, прошло время, когда ломались копья в спорах о так называемых творческих и нетворческих профессиях. И думаю, дело здесь как в техническом, так и в психологическом прогрессе. Не напоминает ли состояние, которое испытывает слесарь Михаил Гавриков, чувств писателя или художника перед началом работы?

Что это именно так, я понял, когда в один прекрасный день на верстак Михаила Гаврикова лег чертеж (новенький, еще жестко шелестящий чистыми фиолетовыми листами) очередного аппарата. Едва Михаил склонился над ним, чертеж вдруг стал магнитом, мощное поле которого словно пронизало весь цех. К Гаврикову отовсюду потянулись ребята. И вот уже за спинами слесарей не видно ни чертежа, ни самого Михаила, только шелестят переворачиваемые листы и слышны разноголосые, все более бурные споры. Спорят, прикидывают, не соглашаются друг с другом, доказывают и снова спорят... Но вот что особенно интересно. В тот самый момент, когда накал споров достигает апогея, а действие, кажется, приближается к кульминации, кое-кто «отваливает», этак бочком отходит в сторонку покурить...

Этих самых двоих-троих отпугнул первый страх непонимания. То самое чувство, о котором – как о неизбежности в его профессии – говорил Гавриков и которое перебороть не каждому оказывается по плечу. Но, с другой стороны, каким боком касается их работа, которую предстоит делать Гаврикову? Да никаким. Если не схватил суть дела с налету, стоит ли ломать голову над чужой работой? «Своих дел хватает, – рассуждает иной. – Ну, а дадут новый аппарат мне... Конструкторы зачем-то кончали институты, пусть они и думают. Я – исполнитель. Напильник в руках держать умею, – лучше ли, хуже – задание выполню».

Цепочка таких «правильных» рассуждений бесконечна, но никогда не приведет человека к мысли о другой «судебной инстанции» – суде рабочей чести. Так рождается психология «рядового рабочего», таковым он остается до пенсии, так ни разу и не упрекнув себя за это. А и то сказать, многие ль упрекают? За что, собственно? Не прогульщик, не пьяница, норму выполняет. И почему бы не постоять в стороне от спорящих над новым чертежом, покуривать, посматривать на стрелки часов, которые, как ни верти, а к пяти приближаются. И пусть там у верстака Гаврикова (а завтра у Иванова, Сидорова...) все теснее кружок и жарче споры. Если у кого и болит голова о чужой работе, их личное дело. Все равно работать-то ему, все равно к конечной истине по пути блужданий в дебрях техники он пойдет один – это его аппарат. А Гавриков что ж? Он и ночью будет ломать голову над тем, какую сконструировать оправку для этой детали, для той, чем заменить материал, которого нет сейчас на складе.

Да, такая, только такая работа ему по нутру. Не по нутру «правильная» до тривиальности психология так называемого «работяги». А этот «работяга» тут как тут, подкидывает вопросик – себя ль обелить иль другого клюнуть: «А много ль ты, Михаил Федорович, со своими умствованиями наработаешь?»

Помня, как неохотно говорит Михаил о себе, отвечу за него: «Много не много, а процентов сто семьдесят – сто восемьдесят, иной раз и двести набежит за смену». Вот вам и «умствования» и «ломание головы». Как? Ну это уже вопрос другой. Хотя, если копать глубже, корни те же. Несколько дней в цехе стараюсь это понять.

Аппарат, который сейчас собирает Гавриков, предназначен для химических лабораторий. Первый же экземпляр повлек за собой заказы – нужен. Значит, тираж. Значит, надо упрощать технологию, а то, как говорит Михаил, «приборчик золотым обернется». Поиски Гаврикова в этом направлении остались, как говорится, за кадром; проникнуть в ход его мыслей нам, понятно, не дано. Но результаты, которых свидетелем я оказался, – вот они.

При сборке штатива на ось насаживаются металлические диски с отверстиями; фиксируют диски шпильками. Шесть дисков – десять шпилек. Сначала приходится нарубить шпильки определенной длины, потом вставить их в расточенные отверстия; работа, и без того не быстрая даже при навыках и сноровке, осложняется тем, что диски расположены близко друг к другу. И в общем-то с этой кустарной технологией можно было б мириться, если бы речь шла об одном-двух аппаратах. Но оказалось, что из стадии эксперимента зарекомендовавший себя прибор пошел шагать дальше. И вот перед слесарем-сборщиком встает вопрос рентабельности, а Михаил отдает себе полный

отчет в том, что на нынешнем уровне экономики это вопрос вопросов. Правда, в его формулировке звучит это не столь торжественно: «Не вышел бы аппаратик золотым». Остается одно – думать. «Ломать голову». «Умствовать».

Прикидывает Михаил и так и этак. Все не то, не решает проблемы. Но где-то же решение должно быть?.. Стоп! «Ведь это же так просто! Где только раньше голова была!» Оказывается, можно заменить десять нарубленных шпилек одной цельной, которая фиксирует каждый диск. Не надо ни рубить шпильки, ни возиться, соотнося каждую в отдельности с маленьким диаметром отверстия. Попробовал. Получается. Сделал еще и прохронометрировал весь цикл операций. Результат: до этого дня сборка двадцати пяти штативов занимала восемь часов, всю смену от звонка до звонка. Новая, предложенная Гавриковым технология позволила делать ту же работу за два часа.

Рационализация? Бесспорно. Толковая? Конечно. (Недаром же на стенде лучших рационализаторов завода фотография Гаврикова занимает свое постоянное, если хотите, штатное место). И тем не менее сам Михаил считает, что на одной рационализации в наше время далеко не уедешь. Это только один из резервов.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.