Есть счастливые люди, которым не грозит двоемыслие, поскольку то, во что они верят, совпадает с их словами и поступками. По-моему, Николай Чаплин был из таких. У него работа, любовь, дружба, дело, вера переплетались неразделимо. В его устах невозможно было услышать чиновничье: «Это твои проблемы». Все вопросы, все проблемы были его кровными.

...Николаю восемнадцать лет. На случайно уцелевшей страничке из дневника быстрая запись о свидании с бывшей одноклассницей и будущей женой: «Я взволнован и обрадован, но как всегда сдержан. Вероятно, она обиделась, но что поделаешь, такова моя натура. Я все время думаю о ней, и тут — противоречие. Нужно работать, а личные переживания мешают. Настроение же мое жизнерадостное. Я горы готов свернуть!»

Ему девятнадцать. Сестра провожает его на новую работу из Смоленска в Тюмень. Сборы недолги. Взял в руки старый брезентовый портфель — и вперед, без багажа и колебаний. Работать.

Ему двадцать шесть. На VIII съезде он простился с комсомолом. До начала занятий на курсах марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) — целое лето, а Николаю давно хотелось побывать в других странах. И тогда вместе с друзьями, такими же «ветеранами», он определился на торговое судно и помощником кочегара отбыл в Европу. В огромном гамбургском порту так же, как сейчас, темнели стены портовых зданий, мелкие суденышки сновали по акватории, шумел на набережной рыбный рынок, сходились за разговором докеры и моряки. В таких же пивных на узеньких улицах Николай спорил, шутил, разговаривал со сверстниками из Германии. И втайне, наверное, радовался, что выучил по постановлению бюро ЦК РКСМ немецкий язык...

Николаю — двадцать девять лет. Он председатель Всекопита — руководит общественным питанием страны, рабочими, студенческими, школьными столовыми, фабриками-кухнями. Кто-то из коллег шутя назвал его «главным поваром страны». Он отмахнулся, мол, какой я повар — щей сварить не могу. А потом выбрал себе в Москве рабочую столовую и ходил туда постоянно, осваивал технологию, учился лепить биточки, кашу варить, щи. И на совещания к себе не только руководителей приглашал, но и студентов, школьников, чтоб из первых рук узнать, как же их кормят. По стране мотался, вникал, помогал, старался стать, как писал в письме домой, «толковым кооператором».

Ленинградец, председатель Совета ветеранов комсомола Александр Карлович Тамми, который в тридцатых годах жил вместе с Чаплиным в огромном доме на Каменноостровском проспекте, помнит, как любовно относился к Николаю Сергей Миронович Киров.

— Киров сказал нам: «В Ленинград скоро приедет отличный работник. Николай Чаплин. Будет работать начальником политотдела Мурманской дороги». А мы Чаплина, конечно, знали. В Ленинграде в то время секретарями райкомов партии друзья Чаплина работали — Сергей Соболев, Петр Смородин. Мы помладше были, тянулись к ним. На собраниях, активах станем рядышком, слушаем. Петя Смородин такой забияка был, все Чаплина вышучивал, про какой-то старый диван в Москве вспоминал, на котором они против оппозиции воевали. А Коля отбивался, посмеивался. Крепкие они были мужики. Никаких там плясок под гармошку, звонких призывов. Когда Чаплин на трибуну поднимался, брался за нее обеими руками, вот так, чуть покачиваясь, начинал говорить, мы все замолкали. Верили ему. Слова кидал неторопливо, убедительно, чувствовалось, что продумано каждое. Мы ведь знали, что Чаплину трудно приходилось. Сын священника, хоть и бывшего, слухи там разные... Тогда тем, кто из рабочих, крестьян, как мы, дорога шире была. А уж к VIII съезду комсомола он, по-моему, и вообще не ко двору в Москве стал.

Вместе с Александром Карловичем мы пытались разобраться: почему молодой — всего двадцать шесть лет, очень опытный (шесть лет работы в ЦК) — Николай Чаплин покидает комсомольскую работу именно в 1928 году? Что стояло за решением партии и Сталина (а без него уже такие вопросы не решались) — забота о естественной смене кадров или?.. И вот какая цепочка у нас сложилась.

1925 год. Обострилась борьба «новой оппозиции» и ЦК (Зиновьева и Сталина) за дальнейший курс партии и страны (за личную власть). Чаплин с шестью членами Бюро ЦК комсомола оказался в меньшинстве, решительно встал на сторону ЦК партии. Между прочим, тот же Тамми в Ленинграде поддерживал их, хотя большинство комсомольцев города стояли за Зиновьева.

— Для меня, — вспоминает Александр Карлович, — было важно, что зиновьевцы подрывают авторитет ЦК комсомола, который мы сами на съезде выбирали. А во-вторых, я, как и Николай Чаплин, не одобрял зиновьевскую идею о делегатских собраниях середняцкой молодежи в деревне. Они вели дело к новому союзу молодежи. А нам это не нужно было.

Александр Карлович вздыхает. Как ни крути, а объективно помогли они в то время Сталину, хоть и представить не могли, чем все это обернется...

Выступая на XIV съезде ВКП(б), обвиняя Зиновьева в том, что тот втянул комсомол во внутрипартийную дискуссию и вызвал тем самым жесточайший кризис в союзе, Чаплин высказал мысль, которая спустя несколько лет, когда комсомольцы под гром оваций называли свой союз на съездах не ленинским, а сталинским, прозвучала бы архикрамольной: «Мы стояли и стоим на той точке зрения, что комсомольское движение должно развиваться под руководством всей партии, под руководством ее ЦК, а не являться монополией отдельных вождей, которые пытаются использовать комсомол в интересах своей внутренней борьбы в ЦК». Это заявление мог отнести на свой счет не только Зиновьев.

К VIII съезду Сталин поставил перед комсомолом несколько задач. Две первые — поднимать боевую готовность рабочего класса против его классовых врагов и организовывать массовую критику снизу — как-то оттеснили третью — молодежь должна овладевать наукой. До науки ли, когда предлагалась увлекательная задача: «За старые заслуги следует им (некоторым старшим товарищам. — Н. Ч.) поклониться в пояс, а за новые ошибки и бюрократизм можно было бы дать им по хребту». А для этого разве нужна деятельная, думающая организация и самостоятельный руководитель? Гораздо надежнее — личная преданность.

Гораздо лучше подраспалить страсти, закипевшие на съезде между ленинградцами и москвичами, и бухнуть на всю страну: «Чем объяснить, что «косаревцев» и «соболевцев» в комсомоле сколько угодно, а марксистов приходится искать со свечой в руках?» Зачем Сталину понадобилось раздувать эту аппаратно-бюрократическую истерию, когда ясно было, что не идейные разногласия ее питали? Тем не менее и Соболев, и Косарев, и их сторонники были марксистами, Так каких же других марксистов намеревался искать Сталин в комсомоле со свечой в руках? Лично преданных?..

В Чаплине он такого не нашел. И как дико, наверное, было Николаю слушать на том памятном съезде, когда комсомол получил свой первый орден и готовился отмечать свое десятилетие, призывы к бдительности к врагам и вредителям. Не мог он знать, что через два года аукнутся сталинские слова, и уже о нем, Николае Чаплине, и его друзьях скажут с трибуны IX комсомольского съезда: «За заслуги в ножки кланяемся, а за ошибки по хребту бьем». И единогласно проголосуют делегаты за такую резолюцию: «С тт. Чаплина, Шацкина и Цейтлина, как не оправдавших доверие ВЛКСМ, звание почетных комсомольцев снять».

В чем не оправдал доверие Николай Чаплин? Не донес на своего товарища Виссариона Ломинадзе, с которым работал в 1923 году в Закавказском крайкоме партии (Ломинадзе — первым, а Николай — вторым секретарем). На съезде звучало: «Когда партия оказывает человеку такое огромное доверие, он должен сам превозмочь себя, но это доверие оправдать. Что же получилось с Чаплиным? Чаплин, зная о настроениях Ломинадзе, не принял должных мер, не сообщил о них партии, не боролся с ними. Больше того, он способствовал работе право-левацкого «блока».

В чем же была враждебность платформы этого блока? Прочитав в стенограмме съезда высказывания «правых леваков», которые ставились им в вину, я еще сильнее стала уважать Николая Павловича. Значит, и в 1929 году понимали люди, куда тащит страну Сталин. Вот только одно утверждение «оппозиционеров»: «Царит барско-феодальное отношение к нуждам и интересам рабочего класса и крестьянства». Это была правда, такая же, как и то, что уже пошли в ход дутые, преувеличенные цифры из желания потрафить начальству, жестоко забюрократизировался аппарат.

Во всяком случае, поддерживал Николай трезвомыслящих людей и доносить на них не стал. В 1930 году за разногласие в мыслях еще не расстреливали, и поэтому задвинули его подальше от партийной работы — в Центросоюз, а Ломинадзе — секретарем горкома в Магнитогорск...

Трижды видели родные, как плакал «железный _ брат» Николай. В день смерти Ленина. После убийства Кирова. И в июне 1937 года, когда приехал на дачу к сестре в Переделкино измученный матерщиной, оскорблениями, которыми осыпал его в своем кабинете нарком путей сообщения Каганович. Тема тех ежедневных выволочек была определена заранее, ведь еще 3 июня в газете «Гудок» появилась разгромно-разухабистая статья «О вредительстве на Юго-Восточной дороге и оппортунистическом благодушии начальника дороги». Николай Павлович и был тем оппортунистом — начальником.

Говорят, что в июне Сталин сказал ему: «Пора тебе, Чаплин, выходить на большую дорогу». Ночью 29 июня его арестовали.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.