Взрослые дети времени

Роберт Рождественский - человек с удачной творческой биографией. Почти все его стихи, вовремя написанные, были и напечатаны вовремя. Он стал широко известен среди молодежи и даже любим с первой своей небольшой поэмы «О временно прописанных». Написав эту поэму, вроде бы всего-навсего разоблачающую стиляг, двадцатилетний поэт, естественно, понес ее в «Крокодил». Этот сатирический журнал в те годы уделял столько внимания узким брюкам и широким пиджакам, что мог бы по совместительству служить журналом мод. Однако в «Крокодиле» поэму не взяли: в рамки собственно сатиры она не укладывалась. Тогда Рождественский отнес поэму в «Огонек», где ее, поджав и причесав, поместили на последней страничке, тем самым все-таки узаконив в качестве сатиры. Шутка ли - в двадцать лет прослыть сатириком! Рождественский стал писать лирику. Выслушивал похвалы за сатиру и демонстративно писал лирику - самую настоящую, самую любовную. Стихи эти бывали удачны, бывали не слишком удачны. Но поэт упорно доказывал себе и окружающим, что он не сатирик, а лирик, именно лирик. Странно, но тогда ни сам Рождественский, ни читатели, ни редакторы, принимавшие или отвергавшие его стихи, не понимали, что в литературу входил не сатирик и не лирик и даже не сатирик плюс лирик - в литературу входил сильный гражданский поэт.

Большая поэма «Моя любовь» и последующие стихи сразу и очень точно определили творческое лицо Рождественского. С тех пор времени прошло немало, в чем-то поэт, конечно, изменился, но основные черты остались теми же. Рождественский - поэт громкого голоса. Это не похвала и не упрек, а просто констатация факта. Рождественский в лучших своих вещах громок, настойчив, свою точку зрения высказывает прямо и недвусмысленно. Правда, иногда он бывает и тихим, но тогда он не совсем Рождественский. Естественно, что поэта не раз обвиняли в риторичности и дидактичности. Я лично от этих упреков защищать поэта не собираюсь. Да, громок. Да, навязчив. Ну и что? Мы безропотно живем в окружении склеротических литературных догм, одна из которых гласит, что риторика - плохо. А вот почему плохо - не гласит. А надо бы. Надо бы наконец объяснить, почему плох «Памятник» Пушкина, лермонтовское «На смерть поэта», «Во весь голос» Маяковского. Или, может, все проще? Плохая риторика плоха, а хорошая - наоборот?

Рождественский, например, просто не может писать в полную силу, когда не убежден полностью в своей правоте. А будучи сам в чем-то убежден, не может прямо и настойчиво не убеждать других. Он не мастер полутонов, он мастер резкого, сильного тона. (Разумеется, убежденность в поэзии - это еще не все. Можно быть убежденным, но не убедительным - тому пример некоторые стихи самого Рождественского.)

Рождественский, на мой взгляд, не умеет быть и мелким. Он или глубок, или вообще не поэт. В «Моей любви» поэма ушла в глубину, и большой социальный конфликт разорвал любовную историю, как порох болванку. А «Ревность» пошла по поверхности, на трех страницах повторив известную фразу «ревнует - значит, любит». И не только в том дело, что Рождественский способен на большее и что стрельба из пушки по воробьям экономически нерациональна - она еще и не точна: для столь ювелирной работы требуется по меньшей мере, рогатка...

Рождественский - поэт очень своевременный. Многие его стихи читатель буквально хватает на лету, как ответ на только что возникший, а порой только что зарождающийся вопрос. И это не «газетные» стихи, хотя некоторые из них, например, «Стихи о моем имени», печатались в газете.

Говоря о Рождественском, нельзя, просто невозможно обойти еще один вопрос, еще одну особенность. Дело в том, что Рождественский - поэт модный.

Ну ладно, мода. А что это такое? И виноват ли в ней сам поэт? И хорошо это или плохо? Или никак? И почему мода, а не слава и не всенародное признание?

Жаль, что о моде у нас принято говорить только пренебрежительно, - ведь желания читателя точней всего выражает именно она. Конечно, высказывания на читательских конференциях тоже важны. Интересны и подборки читательских писем в газетах - порой они очень полно выражают точку зрения сотрудника, готовившего их к печати. Зато мода - вещь в этом смысле почти безошибочная. Человек, за кровный свой полтинник покупающий книжку в киоске, высказывает свое отношение к литературе совершенно определенно. Ругать моду, разумеется, можно - почему бы и не отвести душу! Но, честное слово, гораздо важней ее изучать.

А ругают моду часто. Ругают и простодушно, как неустойчивую погоду, и научно обоснованно - особенно литераторы, чьи поэмы и эпопеи, по убеждению авторов, неподготовленное человечество сумеет осилить лишь в будущем, после многолетней тренировки. Как опытные жалобщики, эти литераторы, минуя современников, обращаются сразу в высшую инстанцию - к потомкам... В принципе право каждого писать, для кого он хочет - даже специально для правнуков. К сожалению, просители, толпящиеся в приемной у Вечности, удивительно непоследовательны: обращаясь непосредственно к потомкам, они в большинстве случаев настойчиво и скандально требуют признания у современников...

Вспомним громкого и жалкого короля моды - Северянина. Того самого, который «повсеградно обэкранен» и «повсесердно утвержден». Который, хоть и «нежный» и «единственный», тем не менее собирался вести войска на Берлин. Что осталось от него в истории литературы?! Два десятка почти пародийных строчек, несколько анекдотов - и все? Да нет, пожалуй, не все.

Северянин, модный поэт, блистал на эстрадах, читал нараспев свои «поэзы», потрясал курсисток, скандально и жалобно перебирая в плохих стихах нижнее белье своих пассии. Но где-то в стороне уже стояли, внимательно приглядываясь к нему, высоченный хмурый гимназист и складный, на редкость умный рязанский паренек, предпочитавший до поры до времени считаться наивным голубоглазым подпаском...

Сейчас нам кажется забавной и трогательной та страстность, с которой молодой Маяковский стремился немедленно отобрать у Северянина звание самого модного поэта эпохи. Разумеется, у него ничего не вышло. Как всякий гений, в этом житейском вопросе он был заранее обречен на неудачу. Дело в том, что великому писателю просто не под силу малые задачи. Он не способен бескровно выделить из живого потока жизни симпатичную карманную проблемку. Ухватившись за нитку, он просто вынужден тащить на страницы своих книг весь колоссальный клубок жизненных проблем и противоречий. И если Северянин быстро и элегантно выдул репутацию новатора из десятка неологизмов и составных рифм, то Маяковскому, еще неудачному сопернику, пришлось в конце концов сделать систему русского классического стихосложения частным случаем своей поэтики. И если Северянин умело волновал неустойчивые сердца, придавая стихам изысканнейший интим, то Есенин к тридцати годам до конца выполнил свое юношеское обещание: «всю душу выплескал в слова». Всю, ничего не оставил для жизни...

Но короткая мода на Северянина «предсказала» необходимость Маяковского и Есенина.

Метаться из стороны в сторону вслед за модой - дело безнадежное и опасное. Так недолго потерять в себе себя: человек, ежедневно меняющий прическу, скоро станет лысым. Но приглядываться к моде стоит, хотя бы в поисках прогноза на будущее. Так, мода на студенческий «капустник» предсказала появление и широчайшее распространение так называемой «молодежной повести». Мода на городской романс еще десять лет назад могла бы предупредить нас о закономерности появления песен Булата Окуджавы и Новеллы Матвеевой.

Разумеется, большой писатель всегда глубже моды. Но это еще не повод относиться к ней пренебрежительно и тем более гордиться равнодушием читателей, как признаком истинного, а не временного искусства. Да, Северянин был моден, а Блок, Маяковский и Есенин неизмеримо глубже любой моды. Но ведь сотни поэтов, живших одновременно с ними, начисто смыты волной времени, потому что они были мельче моды - возможен и такой вариант...

Итак, мода. Постоянная, вот уже десять лет, мода на Рождественского меня глубоко радует.

Мода на Рождественского - это мода на гражданственность поэзии. Причем на гражданственность подлинную, борющуюся. А то ведь есть и такие «поэты-гражданины», которые истово клянутся в любви к родной стране, не уточняя, какой они хотят ее видеть, клянутся бороться, благоразумно не указывая, за что именно. Гражданская поэзия Рождественского совершенно ясна. «Утро», «Стихи о моем имени», «Нелетная погода», «Письмо в тридцатый век» не оставляют места ни для какой двусмысленности.

Мода на Рождественского - это мода на цельность. С первых своих опубликованных строк он ни разу не изменял себе, ни из каких соображений «не менял прическу». Конечно, поэт не всегда бывал Маяковским - порой писал плохо. Но Северяниным он не был никогда.

Мода на Рождественского - это мода на сильную нераздельную любовь. В наш экспериментальный век не многие лирики рискуют писать о верности. А Рождественский пишет о верности не из страха, не из долга, не из приличия, а из любви. Мне нравятся не все стихи поэта на эту тему. Но мода на них нравится!

... Есть примелькавшаяся формула: поэт талантлив, но пишет неровно. О ком из молодых так не говорили! Но почему, собственно? Почему неровно? Почему талантливый человек не может постоянно писать талантливо?