Он задумчиво пощелкал ногтем по чашке. Кириллов глядел мимо него, в окно. На Нылку опускался вечер. Мимо дома шло стадо коров. Черно-белая буренка отделилась от стада и, опустив рогатую голову, двинулась настречу женщине, поджидавшей ее у ворот напротив с куском хлеба в руках. «Деревня, – подумал Кириллов. – Деревня, про которую давно сказано, что все тут на виду, что все друг друга знают как облупленных. А вот поди ж ты, раскрути катушечку, распутай 'бабкин клубок. Да что там – распутай! Ты найди его сначала, сообрази, куда он завалился, этот клубочек, – под кровать или, может, куда подальше».
— Андрей Силыч, – сказал Кириллов, проводив взглядом буренку. – Мы только что говорили о событии двадцатипятилетней давности. А вы помните все так, как будто Выходцев вчера явился из Баку. Этот уплывающий перрон, лица и женщина со шрамом. Понимаете, о чем я.
— Это и было вчера.
— Что вы имеете в виду?
— Евгений Васильевич вспомнил про шрам вчера. Мы...
— Простите, нельзя ли по порядку. Он был у вас вчера?
— Нет, я пошел к нему. Этот мальчик, вы понимаете, о ком я говорю... Мое имя как-то связывают с ним. Вы тоже... – Он безнадежно махнул рукой. – Ладно, не буду... Это же Нылка, тут обсуждают каждый твой шаг, многое причем толкуется превратно. Иногда услышишь такое, что просто невозможно представить...
Он помолчал, пытаясь, видимо, что-то представить, но, убедившись, что это и в самом деле невозможно, сказал:
— Мне захотелось поговорить с умным, непредубежденным человеком.
— Вы так уверенно говорите о нем?..
— Двадцать лет ведь немало, не правда ли?
— Немало, – согласился Кириллов, подумав, что Андрей Силыч то ли забыл, то ли не пожелал объяснить, почему ему вдруг захотелось нанести визит непредубежденному человеку. А потом и вопрос такой задал, но Леснев опять ушел от прямого ответа, заменив его дифирамбами Выходцеву.
— Андрей Силыч, – сухо прервал Кириллов его излияния, – мы не сдвинемся с места, пока мне не станут ясны побудительные причины... Я готов вам поверить, что Евгений Васильевич – прекрасный человек, отзывчивый человек и т. д. и т. п. Но ведь вы к нему не за сочувствием ходили, у вас была цель. И, как я понимаю, вечер воспоминаний был устроен именно ради этой цели: вам необходимо было поговорить с Выходцевым о той женщине из детдома. Вам нужно было убедиться... В чем, Андрей Силыч?
Он глухо пробормотал:
— Евгений Васильевич мог ошибиться...
— Ну, так что же? Вам-то это зачем понадобилось?
Андрей Силыч молчал.
Они так и не сдвинулись с места. Весь последующий разговор был нагромождением из «невозможно представить», и Кириллов ушел ни с чем. Многое как было, так и осталось непонятным, необъясненным. Это неправда, что следователи любят запутанные дела, досадливо думал Кириллов по пути в гостиницу. Они любят рассказывать, как они распутывали запутанные дела. А вот о делах, которые им не удалось распутать, они предпочитают помалкивать; о том, как они сталкивались с фактами, которые не поддавались объяснению, с уликами, которые уличали невинных людей, – словом, о том, что принято называть издержками
производства. Степан Николаевич Кириллов считал, что он в общем-то не составляет исключения, и, шагая от домика главбуха, вяло думал о том, что ему ужасно надоела нылкинская гостиница с коммунальными услугами во дворе, с пружинной звенящей кроватью и с храпящим соседом по номеру. Сегодняшний разговор с Андреем Силычем убедил его окончательно, что он, Кириллов, человек обреченный. Даже обильные обеды, которые давала в его честь Наталья Ивановна вот уже неделю, не очень-то утешали. Да и неудобно ему было перед Натальей Ивановной. Но деться было некуда. Столовую нылкинские общепитовские деятели закрыли на ремонт, а ресторан пока еще едва поднялся от фундамента. Вот такие трудности. О них-то и размышлял Степан Николаевич, неторопливо шагая по темной улице. На тумбочке в номере около его кровати лежал пакетик с пряниками, а на столе стоял графин с водой, в которую можно было эти пряники макать, Андрей Силыч, правда, напоил его чаем, но попросить у главбуха, скажем, баранью котлету или жареной картошки Кириллов не мог – служба не позволяла.
«Невозможно представить»...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.