Выбор

– Ведь добро, – сказал тихо и тяжко, ткнув пальцем в запеканку. – Люди на тебя работали.

От его слов лицо жены стало замкнутым, упорным, тогда в глазах его и совсем потемнело.

– Да ты вообще-то на чьи деньги жрешь?! – заорал он.

И, окинув ее взглядом с ног до головы, – а она стояла под его взглядом такая толстая, – сказал с ненавистью:

– Ы, корова. – и ушел.

Она осталась стоять, лицо ее помертвело – такого в их жизни не бывало никогда. И никто не мог бы больней ударить, только он один и знал, чего стоила ей ее болезненная, непоправимая полнота. Тут она вспомнила, что он сказал про деньги. И даже застонала: а когда она зарабатывала больше него, да разве ж она могла так... Что было дальше, она не помнила. начался тяжелейший нервный припадок.

А Николай Федорович шел по улице и думал: одна баба на работе, другая домашняя, надо же, до чего человека довели – и тут же опять пришло в голову, что по своим деньгам он вполне мог бы купить машину.

Приглядимся к нему. Вот он идет, коренастый, крепкий, отмытый до блеска, в свежайшей рубашке (это обязательно), а в душе его, честно говоря, порядочная помойка: валяются тут обрывки мелких обид, ошметки злопамятства, но есть и слежавшиеся пласты – он давно забыл, чем обязан жене (так. вспоминает иногда к слову), зато хорошо помнит, что деньги в дом приносит он, его деньги, да еще приходится ее матери посылать – купишь ли тут машину? Для его «Ы» тоже был свой резон – он стыдился жениной полноты. Скажите ему, что не худо бы и принять этот резон в расчет, он ответит: «Интеллигентское самокопание», или: «Может, еще к попу на исповедь сходить?» Да не к попу, Николай Федорович, а к самому себе. Зачем же с собой-то хитрить, зачем собственную жизнь подтасовывать? Надо же спросить с себя, для чего расколол (маленький и огромный) мир своей семьи? – не из-за обгорелой же спички. Нет, идет, не слышит.

Но и водитель «Москвича», объехавший раненого, он ведь тоже по дороге себя успокаивал: «Ничего, мол, подберут, не оставят»; тоже не подпускал к себе правду: выехал он вроде человек как человек, а вот теперь едет преступником, почти убийцей (то, что убийц было несколько, дела не меняет, преступление, совершенное тремя, в три раза не уменьшается).

А теперь постараюсь объяснить (так, как я это понимаю), что произошло с Сергеем Соколовым: На берегу Донца был тогда не двойник его и не оборотень, был человек, который не удосужился узнать самого себя. Сказал бы ему кто-нибудь тогда, в нормальной (счастливой) жизни, что он так поступит в подобной ситуации, он бы счел это бредом. Он ощущал себя отважным и сильным, но таились в нем и слабость и трусость, он видел себя бескорыстным и добрым, а в глубине души гнездилось также и грубое своекорыстие. Но ведь сам-то он должен был бы увидеть в себе эти свойства и давить их без пощады? Нет, он жил в безмятежности и тепле. А в жизни, как известно, не всегда бывает тепло, наступают и холода, налетают и бури. Тогда сказывается натура, и ее скверные качества становятся опасны, тем более что в трудную минуту они рады стараться. И вот, когда на каждом шагу ждал его жесткий выбор (утром: пойти в милицию или затаиться, авось, смоет Донец следы; на допросе: все честно рассказать, как сделал «Славик», или отпираться до последнего, как сделал он сам), в нем сработало самое худшее, что в нем было. Подкуплен оказался его внутренний судья. А тогда, в минуту главного выбора (в больницу на операционный стол – или в воду) и вовсе подсунул оправдание: мертвой все равно не поможешь (словно мертвого можно и в воду).

Но ведь Лена была жива, когда ее бросили в Донец, она еще дышала, во всяком случае, вздохнула (так говорит экспертиза) и захлебнулась водой. Пусть рана ее была смертельна (об этом тоже сказали эксперты), пусть бы жизнь длилась еще каких-нибудь несколько часов, за это время машина могла бы привезти Евдокию Тимофеевну, умерла бы тогда наша «фабричная девчонка» на родных руках, а не в черной воде.

Стучат на стыках колеса, мелькают мимо (словно падают за окном в обморок) телеграфные столбы, луна гонится и гонится за поездом. Роковое мгновение выбора, думаю я, душевная автоматика, безотчетность. Но ведь на самом-то деле она в конечном счете все же подотчетна? Обусловлена какими-то глубинными свойствами натуры? Не забыть мне одну историю. Стоял однажды у трамвайной остановки профессор, человек на вид тщедушный и слабый. Сам ли он не устоял на своих шатких ногах или его неосторожно толкнули, только он попал под трамвай как раз между вагонами. Поднялся крик, трамвай остановился, люди сгрудились, стараясь и боясь разглядеть, что под колесом. Они ничего не увидели. зато услышали голос. Ну как вы думаете, что мог в такую минуту – из-под вагона, когда сбило с ног, поволокло, чудом не растерзало и не изувечило – крикнуть человек? «Вожатый не виноват!» – вот первое душевное движение, для него естественное. Для такой безотчетности нужна чистая душа, чистая, которую держат в порядке (и знают, как это делается). Ну как объяснить мне Николаю Федоровичу или Сергею (или другим, не знающим, что такое самоанализ, самоконтроль, суд собственной совести, и строящим все на расчете: авось, не узнают, не уличат), что не обстоятельствами определяется выбор, а состоянием души; что нельзя оставлять ее в невежестве, в безответственности; что она система суверенная, самоуправляющаяся, отвечает за сделанный выбор, расплачивается сама – и расплачивается жестоко. Как и расплатилась: Николай Федорович – разрушенным домом (нервные припадки жены так и идут с тех пор), Сергей – своей сломанной судьбой и судьбой семьи. А что до водителя «Москвича», кто знает, может быть, парень, брошенный им на шоссе, и придет к нему в час подведения итогов, в последний смертный час – когда уже его не объедешь.

«Кто что варит, кто что жарит, маринует и печет», – обещает поведать волшебный горшочек из сказки Андерсена. Об этом же без всякого волшебства и хитростей рассказывает музей общественного питания, что располагается в Москве, в Большом Рогожском переулке, в доме, чем-то похожем на пряник. Музей уникальный не только в стране, но и во всем мире. И собрана в нем богатейшая коллекция, каждый экспонат которой так или иначе повествует о науке вкусно готовить.

Чего здесь только нет! От древней поварешки до электросамовара, от забытых рецептов до космического обеда, документы во все века ценимого кулинарного искусства... Все это размещено в десяти залах.

Музей работает на общественных началах. Это значит, что редчайшая коллекция собрана и любовно оформлена руками энтузиастов «вкусного» производства, которым помогали комсомольцы главного управления общественного питания Москвы. Плана и единого текста у экскурсоводов, работающих опять же на добровольных началах, нет, каждый из них рассказывает о музее то, что особенно хорошо знает и любит.

А ведь почти у каждого экспоната своя любопытная история. «Поварскую тройку», к примеру, принес в музей преемник целой династии поваров Павел Васильевич Обрядин. Что это такое? Ножи один другого меньше в искусно инкрустированных ножнах. Вещи нужные, главное орудие кухонных ратников. Носили они тройку с не меньшей гордостью, чем гусары саблю.

Серебряное ведерко для шампанского преподнес в дар музею Павел Иванович Абатуров. Биография ведерка тоже небезынтересна.

Князь Трубецкой послал в нем шампанское архимандриту Московскому. С презентом отправили мальчика-поваренка, строго наказали: шампанское вручить, ведерко принести обратно. Но вот незадача: случилось это как раз в горячие дни Октябрьской революции. Мальчик не без приключений поручение все же выполнил, а вот ведерко возвращать оказалось некому: их сиятельство сбежали...

В музее нет бдительных табличек «Руками не трогать!». Вещи, попавшие сюда, привычны к человеческим рукам, сделаны по старинке – на века и отполированы работой до блеска. Библиотеку, подаренную музею его директором Н. Коршуновым, тоже под замок не прячут. В ней меню всей планеты, любой книжкин дом порадовался бы такому собранию. Просто работа у него была такая, что без книг не обойтись. Он руководил рестораном «Советский», бывшим знаменитым «Яром». Марку надо было держать.

Николая Васильевича недаром считают основателем музея: первые три зала заняты почти полностью его коллекцией. Здесь все о питании, начиная с давних времен. Посетители музея – в основном работники общепита, студенты-кулинары. Им есть чему здесь поучиться.