Восстание

- Хе! Хочешь жить? А идешь на смерть...

- Я не могу больше так! Вечно голодать, жить в нищете... Скажи, для чего жить вот таким червяком, которого каждая из богатых гадин может раздавить? Лучше пусть меня убьют на улице... - также топотом страстно говорила Сарра.

- Кто тебя этому научил?

- Жизнь научила, эта проклятая жизнь...

- Люди поумнее тебя ничего не могли сделать, а ты думаешь свет перевернуть?

Сарра встала:

- Не смогли сделать? Ты ждешь, чтобы за тебя это кто - то сделал. А сам ты будешь ползать перед Шпильманами и Баранкевичами, проклинать судьбу и грозить кулаками, когда этого никто не видит... А мы хотим с ними покончить навсегда. Это же и твои враги! Почему же ты боишься поднять руку на них? Где же твоя совесть?

Марк раздраженно посмотрел на нее.

- Моя совесть - это семья, - он нервно мял худыми пальцами кусок смолы. - Без меня они сдохнут с голоду. Понимаешь? Сдохнут! И никто им не поможет... Хочешь идти, - иди! - он ожесточенно махнул рукой по направлению к двери. - Иди, иди! А я еврей, нищий - сапожник... У меня нет родины, за которую я должен положить голову... Был русский царь, меня гоняли как собаку. Пришли немцы - то же самое. Теперь поляки - на улицу страшно выйти. Ну, а если вместо них придут гетманские гайдамаки, то нам станет легче? Я не знаю, какое там восстание и кто кого хочет прогнать. Я знаю только, что еврей должен сидеть дома...

- Но Абрамахер и Шпильман и его Исак не сидят дома. Они - то знают свое место... Сегодня ночью поднимутся рабочие. Вот такие, как мы с тобой, - нищие. Слышишь, Марк: рабочие восстанут!

- Рабочие? - растерянно переспросил Марк.

На вокзале протяжно загудел паровоз. На мгновение смолк. Затем еще три коротких гудка. Они донеслись сюда приглушенные, далекие, Раймонд поспешно поднялся.

- Прощай, Марк! - взволнованно сказала Сарра. - Так ты идешь? - и голос Марка дрогнул. - Да.

Марк с тоской посмотрел на нее и, подавленный, опустил голову. Сарра ждала еще несколько мгновений.

- Перебьют вас. С чем вы против них пойдете? - чуть слышно пробормотал он.

А затем, тревожно мигая воспаленными веками, нагнулся, поднял с земли зашитый в кожу сапожный нож. - Возьмите хоть это...

В комнате, стол, тесно прижимаясь друг к другу, смогли поместиться около пятидесяти человек, вооруженных винтовками. Остальные стояли во дворе, на крыльце и в дверях, ведущих в машинное отделение.

- Я думаю, друзья, что много говорить не надо, - сказал Раевский. - Каждый из вас пришел сюда добровольно, каждый знает, для чего. Давайте, товарищи, решим крепко: у кого сердце не выносит боя, пусть уйдут. А те, кто остается, кто решил покончить с этими грабителями, с вековыми нашими врагами, тот пусть дает слово рабочее в бою не бежать. - Раевский помолчал. - А кто побежит... - он вгляделся в лица товарищей, как бы опрашивая их.

- Того будем стрелять! - закончил за него Степовый. Раевский нашел его глазами. Он был на полголовы выше других.

- Да, кто побежит, тот не только трус, но и предатель. Раевский говорил, не повышая голоса, как всегда, сдержанно, четко выговаривая слова, вдумываясь в каждую фразу, в поисках самого простого, ясного выражения своих мыслей. И от того, что этот широкоплечий сильный человек с такими умными, всезнающими глазами был спокоен, у всех крепла уверенность в своих силах.