Вкус морошки

Сохранение культуры народа — сохранение его нравственного здоровья, его будущего. Это — аксиома. Но как часто мы забываем о ней!

Не меньше Килпалина знаменит на Камчатке пареньский кузнец Василий Татович Оптаят. Ни один оленевод, отправляясь в дорогу, не возьмет магазинный клинок. Почти у каждого — нож из Парени. Есть чем дорожить: на морозе не ломается, незаменим при разделке лосося, обработке шкур, заготовке валежника. Старожилы помнят те времена, когда изделия корякских кузнецов были желанным товаром на всех северных ярмарках. Дед Оптаят — последний из оставшихся в живых мастеров.

И что же? Я был свидетелем, как его дочь и внучка, пряча глаза, считали деньги на полбуханки хлеба. Да только ли они? Не поверите, но редкий месяц совхозная касса начисляет к выдаче в Парени. где живут 143 человека, больше сотни рублей. Стоит ли удивляться, что каждый второй житель села, легенды о котором записывал еще Степан Крашенинников (русский этнограф XVIII века. — В. Б.), болеет туберкулезом.

Но и это еще не все. Руководители сельского хозяйства округа решили, что от Парени вообще надо избавиться. Нерентабельно содержать село. Нет самоокупаемости. Выходит. и люди «несамоокупаемы»? Бред какой-то! Пареньцы, не пожелавшие превратить родные места во вторые Рекинники. наотрез отказались покинуть землю отцов.

— Зачем нас хотят выгнать? — горячится бывший председатель здешнего колхоза «Искра» (правда. тоже бывшего — упразднили, признав неперспективным) Челкунин.

— Испокон веку, — рассказывает Сергей. — ительмены кормились рыбой. Это про них воскликнул удивленно Стен Бергман, шведский путешественник, посетивший Камчатку в 20-х годах нынешнего столетия: «Я хотел бы знать, в какой другой стране можно за неделю заготовить пищи на целый год для всей семьи и упряжных животных? В 1926 году всех ительменов (за исключением Тигильского района), говоривших по-русски. записали «камчадалами». Поскольку ученые такой народности не признали, во время проведения очередной переписи населения жителей Камак обозначили русскими. И... отлучили от реки. Без рыбы они, правда, не остались, но теперь все — браконьеры. Так как право ловить лосось на Камчатке имеют только представители местной коренной национальности (до ста килограммов в год). Административная «оплошность» обернулась очередным издевательством над людьми...

Продолжу мысль Сергея цитатой из книги К. Дитмара «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851 — 1855 гг.».

«...Чиновники, большинство которых приезжает сюда из-за тридевять земель, никогда не стараются изучить по существу страну и ее население. Они приступают к делу с совершенно чуждыми стране взглядами и затевают соответственные этим взглядам преобразования. Истинная задача благомыслящих, дельных чиновников, желающих содействовать улучшению народной жизни, заключается в том, чтобы помогать и способствовать самобытному развитию вверенного им населения, а не управлять по шаблонам, взятым из далека, выработанным при совершенно других условиях жизни... Когда власть в руках таких людей, они все гнут в дугу. Для них главное — доклад высшим властям о произведенных реформах. Доклад должен выставить в розовом свете все великие нововведения и иметь в результате повышение в чине, получение ордена и денежные награды. Такой человек поступает на службу не для блага страны или народа, а исключительно только ради собственных интересов. Служба в отдаленных окраинах связана с большими выгодами; чиновник быстро выслуживается и затем преследует свои личные честолюбивые и своекорыстные цели, нисколько не заботясь о пользе края, а следовательно, и человечества».

Более 130 лет назад писано, а ведь и нынче — к месту и ко времени!

На Камчатке оленеводство приходит в упадок...

Тропинка в оспинах медвежьих следов вела из осени в лето. Где-нибудь в Подмосковье шанс продлить курортный сезон расценивался как подарок судьбы. Но здесь, на севере Камчатки, подобный сюрприз ничего, кроме неприятностей, не сулил. Еще утром я бродил босиком по песчаной прибойке бухты Наталии, дышал воздухом, настоянным на отцветшей родиоле розовой и кедровых шишках, вспугивал готовившихся к отлету «камчатских попугаев» — топорков. Слушал, как на острове Богослова, охраняющем вход в фиорд, сыто стонало моржовое стадо. Впереди же нас ждало холодное серое лето — с комарьем, невызревшей ягодой, обложными дождями.

Император на вершине сопки остановился. Опустив поводья и повернувшись в седле, я кинул последний взгляд на бухту. Ее неприступные берега казались готическим замком. Небо цвета голубичного сока полыхало алым отливом.

— Это кровь наших олешек, — глядя в ту же сторону, что и я, грустно произнес Володя Перу. Затем, поравнявшись с моим мерином, резко подстегнул его: — Ехать, однако, надо!

Молодого оленевода можно понять. Целый год гнал он сюда оленей. Генерал, как с уважением зовут в корякской тундре лауреата Государственной премии СССР Николая Григорьевича Коялкута, когда дело касалось животных, спуску в бригаде никому не давал. Пастухи дневали и ночевали в табуне. Не считаясь с тяготами кочевья, как детей малых, кормили, стерегли, лечили своих четвероногих питомцев. И все, оказывается, только для того, чтобы окрасить небо «алым отливом».

Бухта Наталии — единственное на полуострове место летнего забоя оленей. Тридцать лет назад открытие этого пункта расценивалось как достижение передовой практики. Еще бы, ведь преимущества ранней заготовки мяса были такими вескими. Во-первых, августовская оленина наиболее питательная и калорийная. Во-вторых, ее можно получить намного больше, так как до зимнего забоя животное теряет в весе до 15 килограммов. В-третьих, из неблюя шьется лучшая меховая одежда. Есть и другие выгоды.

К сожалению, «золотой ключик» бухты Наталии не совладал с заржавленным механизмом экономики 80-х. Владимир Перу, цитируя слова Коялкута, обмолвился: «Чтобы добиться хорошего нагула, пастух зимой умывается пургой, а летом — потом. Вот все бы так!»

И действительно, пригонят тундровики своих оленей на заготовительный пункт. В корале олень еще их. Бывало, случится какая задержка, протомится стадо в загоне больше положенного, все члены бригады, от мала до велика, рубят зеленые ветки и тащат, тащат обреченным животным на подкормку. Стоит оленю попасть на весы, он автоматически переходит в руки новых хозяев — потребкооперации. Но хозяев ли? Свыше пятисот тысяч рублей ежегодно недополучает государство в бухте Наталии. Рубец, сычуг, копыта, головы, кровь, деликатесные продукты первой и второй категорий выбрасываются тоннами. Окрестные медведи настолько привыкли к дармовому угощению, что стоит задержаться забою, они такие устраивают «демонстрации» — без карабина до ветру не выйдешь.

Каково на все это смотреть оленеводам? Я чаевал как-то у карагинских пастухов. Коврик на стуле из оленьих рогов был сшит из лобашей — кусочков разномастных шкур, снятых с лобной части головы оленя. Уютные чижи, предложенные мне вместо промокших бродней, были словно пуховые. На растяжках палатки висели рубахи и штаны, изготовленные из ровдуги и дымленины, чывэйыты (летняя обувь) и торбаса — из камусов, мужские кожаные пояса. На столе тоже оленьи дары: свежие почки, горловые хрящи, сухожилия, костный мозг, губы. Свою долю получили и пушистые олененки Чакок, Кау-Кау и Кали-кли.

А ведь олень не только одевает и кормит. Из шкур изготовляют палатки, пологи, кукули; панты, жир, железы — ценнейшее сырье для фармакологии и парфюмерной промышленности.

— Нас, коренных жителей Севера, заставляют отказываться от собачьих упряжек, — продолжил прерванный разговор Владимир Перу. — При этом нажимают на сознательность. Мол, сколько лосося идет на прокорм. Так, в бухте Наталии на свалку выбрасывается такое количество этого самого прокорма, что его хватило бы не одним ездовым лайкам — всем бродячим псам Камчатки... Зачем думать о парфюмерии, если под носом порядка навести не умеем?!