Машина, до отказа набитая людьми, мчалась по пыльной дороге, грузно подпрыгивая на ухабах. Утомленные долгой ездой пассажиры молчали. Иных укачало, и они дремали, уткнув головы в колени, лишь изредка просыпаясь от сильных толчков, и недоуменно озирались. Другие поминутно вынимали платки и вытирали посеревшие от пыли и усталости лица. Солнце жгло немилосердно; густая жгучая пыль поднималась в добела раскаленный воздух, застилала глаза, забивалась в рот, в нос, мешала дышать. Люди ехали молча: они не знали друг друга, а утомительная дорога не располагала к откровенной беседе, которая зачастую сближает пассажиров, вынужденных провести вместе не один час. Народ этот был все больше простой, обремененный постоянными заботами о куске хлеба; многие впервые за долгие годы вырвались в столицу и теперь, завершив дела (кто удачно, а кто и нет), возвращались назад и мысленно все еще переживали пестрые события этого суматошного дня. В дальнем уголке машины, зажатые между спящим стариком и мешком с пустыми тыквенными бутылями, собственностью торговца, устроившегося неподалеку, ехали двое - юноша и молодая девушка. Обоим на вид можно было дать лет по пятнадцати; среди остальных пассажиров они выделялись своей молодостью, аккуратной, хотя и запыленной одеждой, и еще тем, что они были единственными, кто с самого начала пути не переставал приглушенно, но очень оживленно шептаться. Они разговаривали по - французски, потому что были из разных племен и не знали языка друг друга; зато оба несколько лет ходили в школу, где изучили французский. Правда, Марго (так звали девушку) окончила миссионерскую школу и умела писать на родном языке. Нана не мог похвастаться тем же; он учился в государственной школе, где был только один дозволенный язык - французский. Все это молодые люди успели уже рассказать друг другу за время пути. Они познакомились вот здесь, в машине, всего несколько часов назад, но им, как это часто бывает, когда встречаются двое хороших, открытых людей, казалось, что знакомы они уже давным - давно. Оба говорили быстро, захлебываясь, поминутно перебивая один другого. Они спешили: столько еще хотелось рассказать, а времени в их распоряжении оставалось с каждым километром все меньше. Правда, Нана уже знал, что Марго, так же, как и он, едет до конечной остановки в Эболоуа. Но там, в Эболоуа, увидит ли он еще эту милую, немножко робкую и такую обаятельную девушку? Приближался вечер. Казалось, что само солнце, не выдержав дневного зноя, спешило наконец укрыться в тени видневшегося вдали леса. Дышать становилось легче. Листья придорожных пальм, розоватые в лучах заходящего солнца, лениво колебались от легких прикосновений набежавшего откуда - то свежего ветерка. Скоро Эболоуа. Надо было решаться. И Нана решился. Он наклонился к примолкнувшей Марго и уже собрался было спросить, где она живет, как вдруг увидел, что по смуглым, нежно округленным щекам девочки катятся две крупные слезинки. Сердце у Нана замерло, а потом забилось гулко и торопливо. Он готов был избить сам себя за то, что всю дорогу болтал о пустяках, не поинтересовавшись о главном: зачем Марго ездила в столицу. Со свойственной чутким людям догадливостью он за эти несколько секунд понял уже, что внезапное молчание спутницы и ее слезы связаны с приближающимся возвращением домой, а значит, и с результатами поездки. Теперь Нана знал, что ни за что не расстанется вот так просто с этой девушкой, у которой такие ясные, чистые глаза, такие черные, изогнутые ресницы, нежные, пухлые губы и гладкая, цвета какао кожа. Девушке наверняка нужна помощь. Нана не знал еще, что произошло; не знал и того, как и чем поможет он своей новой подруге, но был уверен, что сможет это сделать. Становилось прохладно. На бездонно - черном фоне неба сияли крупные яркие звезды. Город постепенно затихал, с тем чтобы завтра, как обычно, опередив рассвет (хитрость, известная всем городам, и особенно деревням, живущим под тропическим солнцем), снова приняться за работу. Давно уже разошлись по домам спутники Нана и Марго, а они все сидели на изъеденном муравьями одиноком бревне, позабытом или просто брошенном кем - то позади пустой, полуразвалившейся хижины. Проходят многие месяцы, часто годы, прежде чем подросток становится мужчиной. Но бывает, что человек мужает за часы. Так случилось и с Нана. Он сидел рядом с Марго, сгорбившись, глядя перед собой. Он не шевелился, лишь руки его, напряженно сжатые в кулаки, слегка вздрагивали. Откровенный рассказ Марго потряс его. Это был тот же Нана, мальчик с карими задумчивыми глазами, широколобый, широкоскулый, тот Нана, что совсем недавно так весело болтал в машине со своей попутчицей, и уже не тот. Мальчик стал мужчиной. Марго чувствовала эту внезапную перемену; она сидела, вся сжавшись, не смея поднять глаза, не смея взглянуть в посуровевшее лицо Нана. Почему - то именно теперь, когда она знала, что никогда больше не увидит его, - разве можно простить ее! - ей до боли хотелось удержать его, объяснить, сказать что - нибудь в свое оправдание. Сознание всего ужаса, всего позора того, что с ней случилось, снова стиснуло ей сердце, остановило дыхание, и слезы снова навернулись на глаза девушки. Но в этот момент Нана резко поднялся и изменившимся, каким - то хриплым, глухим голосом сказал: «Тебе пора». Марго встала, перешагнула через бревно и, опустив голову, медленно пошла по направлению к своему дому.

В эту ночь Нана не вернулся в дом дяди, жившего со своей многочисленной семьей в окрестностях Эболоуа. Он бродил по городу, не разбирая дороги, натыкаясь на дома, на деревья, на редких прохожих. Ему нужно было многое понять и многое решить в эту ночь. То, что он услышал сегодня от Марго, перевернуло всю душу этого юноши, привыкшего видеть людские страдания, привыкшего к несправедливости сильных мира сего. Бывает так в жизни: капля по капле наполняет горечь человеческое сердце. Но вот падает наконец та последняя, иногда вроде бы и крошечная капля, и сердце переполняется болью, и вся эта скопившаяся в сердце боль, как фонтан нефти, вырывается наружу, и нет тогда уже больше силы, способной противостоять ее напору. Нана хорошо помнил своего отца, человека независимого и правдивого, помнил он и тот день, когда в их дом вломились чернокожие солдаты, вооруженные до зубов, и с ними белый офицер. Они схватили отца. Нана был тогда еще маленький, он не знал французского языка да и из слов переводчика очень мало что понял. Позже в деревне говорили, что белый назвал отца Нана «подстрекателем» и что ждать Санга назад не имеет смысла. Отец действительно не вернулся. К ним в дом приходили крестьяне из их деревни; приходили и люди из соседних селений. Многих Нана хорошо знал: они часто бывали у его отца. Эти люди помогали матери Нана, помогали чем могли. Вдова вырастила всех восьмерых детей, а он, Нана, смог даже окончить государственную школу в городе. Школьные годы оставили ему мало приятных воспоминаний: палочная система, тупая зубрежка, тяжелая работа на учителя в его доме, побои, насмешки... Потом долгие безуспешные поиски работы. Помог дядя, брат матери, тот, что живет в окрестностях Эболоуа: он работал в каменоломне и устроил туда племянника. Впервые за последние годы Нана вздохнул свободнее. Не потому, конечно, что теперь ему легко жилось. Работа была такая тяжелая, что часто, вернувшись домой, люди без сил валились на кровать и тут же засыпали мертвым сном, даже не поужинав. Платили за этот адский труд так мало, что едва удавалось сводить концы с концами. У Нана было свидетельство об окончании начальной школы; хотелось учиться дальше, так хотелось! Но ведь надо на какие - то средства жить самому и помогать семье. И все же все эти месяцы, что Нана работал в каменном карьере, он чувствовал постоянную, незнакомую раньше уверенность в себе, в своих силах и еще одно, очень важное - веру в товарищей, веру в этих полуголодных, измученных людей, которые изо дня в день бок о бок с ним вгрызались в гранитные глыбы карьера, рушили их, дробили на части... Они были такие же честные, добрые, простые, как и он, ребята, а он был одним из них. Это чувство единения как - то даже возвышало юношу в собственных глазах, пробуждало в нем гордость рабочего человека.... Нана шагал по ночному городу. Но теперь он уже не был похож на человека, перебравшего пальмового вина. Чем яснее становились мысли, тем тверже, увереннее делался его шаг. Марго тоже не уснула в эту ночь. Когда, расставшись с Нана, она вернулась домой, мать уже убирала со стола остатки ужина. На несколько мгновений девушка замерла на пороге, как бы пригвожденная к полу взглядами отца, матери, братьев и сестер. Марго казалось, что все они видят ее насквозь, что они все уже знают и потому так осуждающе холодны их лица. В колеблющемся свете керосиновой лампы тоненькая фигурка Марго выглядела особенно хрупкой, а личико - измученным, осунувшимся и словно повзрослевшим. Марго ни о чем не спросили; ее отец и мать хорошо знали своих детей; но еще лучше знали они жизнь. Здесь не о чем было расспрашивать. Марго была старшей дочерью в семье. Ее отец был по профессии гончар, причем такой, чей товар всегда пользуется спросом. Немногие могли бы сравниться с ним добросовестностью, умением и тонким, прямо - таки артистическим вкусом. Раньше отец Марго жил в деревне и, наверное, остался бы там навсегда, но пришел неурожай. Люди умирали от голода; некоторые из тех, что были помоложе и посильнее, уходили в города. Среди них были и родители Марго, незадолго до того сыгравшие свадьбу. О первых годах жизни в Эболоуа они не любили говорить: от таких воспоминаний становилось страшно. Со временем жизнь наладилась. Родилась Марго. Правда, отцу хотелось, чтобы первым был мальчик, но что делать... Девочка подрастала; ее трудолюбие, исполнительность, живой и в то же время мягкий характер, а главное, необычайная сообразительность побудили неграмотного гончара отдать Марго в миссионерскую школу. В это время в семье было уже трое детей, но родители делали прямо - таки героические усилия, чтобы регулярно вносить плату за учение. На Марго возлагались большие надежды: отец и мать мечтали о том, что когда - нибудь их дочь станет акушеркой. Правда, для этого Марго нужно было сначала окончить колледж, Конечно, семья не могла бы ежемесячно выкраивать из своего скромного бюджета сумму, необходимую, чтобы Марго могла учиться: к тому времени прибавилось еще четверо детей, да и плата за обучение в колледже была куда выше, чем в миссионерской школе. И вот тут - то гончар вспомнил, что где - то в столице должен был жить один его земляк. Говорили (тогда отец жил еще в деревне), что человек этот, сын зажиточного крестьянина, стал в городе важной персоной, чуть ли даже не депутатом. Разумеется, гончар не надеялся, что господин депутат вспомнит его, бедного паренька, каким он был в те времена. По бывают же хорошие люди; а может быть, такому важному господину даже приятно будет оказать маленькую, вовсе не обременительную для человека с его положением услугу своему земляку. Было решено, что Марго поедет в столицу, найдет депутата и попросит оказать ей протекцию с тем, чтобы она смогла учиться в колледже бесплатно. Вначале все шло хорошо. Девушке довольно быстро удалось разыскать виллу господина депутата; ее приняли и обещали помочь. Сейчас Марго с горькой усмешкой на губах вспоминала тот день, когда она, словно на крыльях, влетела в дом, спеша поделиться с семьей радостной надеждой... Ей пришлось съездить в столицу еще раза три: господину депутату нужны были то какие - то новые документы, то дополнительные сведения. Всякий раз Марго возвращалась домой, полная впечатлений: на вилле ее принимали, как важную даму, господин депутат был сама любезность. В предпоследний приезд Марго в столицу он даже отвез ее к остановке «экспресса» (так там называли машину, идущую из столицы в Эболоуа) в своем прекрасном черном «рено». Все это девушка, захлебываясь от восторга, рассказывала родителям, сестрам и братьям; малыши слушали ее, широко раскрыв глаза и рот, мать вздыхала и приговаривала, что, слава богу, не перевелись еще на свете хорошие люди. Только отец слушал молча, все больше хмурился, потом вдруг вставал из - за стола и шел к своим горшкам. Ах, если бы он не молчал, если бы он хоть раз что - нибудь сказал ей, хоть слово, быть может, не случилось бы этого, чудовищного, немыслимого! Но это случилось, случилось внезапно, грубо и грязно и как - то до дикости просто. Марго вскочила с постели и подошла к окну. Ей хотелось прогнать страшные картины только что пережитого унижения, но они упорно вставали перед глазами. Она подумала о Нана, и снова слезы сжали горло. Конечно же, он не придет, не придет ни завтра, ни послезавтра, никогда. Он очень хотел подружиться с ней, Марго, но она сама все испортила, рассказав ему свою историю в первый же вечер и не попытавшись даже хоть как - то оправдаться... И все - таки где - то в самом затаенном уголке души изредка робко вздрагивала, а потом снова замирала хрупкая, готовая вот - вот угаснуть навсегда надежда. Рассветало. Марго слышала, как в саду за домом мать разводила огонь, собираясь готовить завтрак. Отец тоже уже поднялся, и его шаркающие шаги разносились по дому. Марго вышла в сад, чтобы помочь матери по хозяйству, и на минуту остановилась, вглядываясь в лицо склонившейся над котлом женщины. Эта женщина - ее мать, и этот домик, и пальмы, и банановые деревья в саду - все было такое родное, с детства знакомое и милое сердцу. На какой - то миг Марго показалось, что ничего не случилось, что все вчерашнее - лишь страшный сон, что вот сейчас, сию минуту, она встряхнется - и он улетит, этот сон, улетит без следа, не оставив о себе даже воспоминаний. Оклик отца вернул девушку к действительности. Пожелав ему доброго утра, она вяло поплелась к костру. За завтраком все напряженно молчали; даже малыши, угадывая настроение родителей и старшей сестры, сидели притихшие. Внезапно ложка выпала из рук Марго в тарелку, подняв фонтан брызг. Отец поднял голову. По тропинке между деревьями к дому шел незнакомый юноша, шел неторопливо, уверенно, и, по мере того как он приближался, Марго медленно поднималась из - за стола. Старый гончар отодвинул тарелку и встал. Сейчас на него страшно было смотреть; ни дети, ни жена никогда не видели его таким. Вся боль, вся горечь, скопившаяся в груди этого сурового, сдержанного человека за долгие годы борьбы за существование, все переживания последних дней, как раскаленная лава из недр казавшегося потухшим вулкана, вырвались сейчас наружу и неудержимым потоком страшных в своей жестокости и в то же время полных безысходного отчаяния слов обрушились на головы молодых людей. Так вот, оказывается, в чем дело: она, его дочь, его единственная надежда, обманывала их все это время! Мало того, что она распутничала там, в столице, она еще посмела привести этого щенка в дом, очевидно, для того, чтобы все соседи стали свидетелями ее позора! Неизвестно, чем кончилась бы эта тягостная сцена, если бы Нана, не знавший языка, но тем не менее прекрасно понимавший смысл всего происходящего, не воспользовался паузой и не начал говорить. Он говорил тихо, но голос его звучал так твердо, и было в нем столько внутренней силы, что старый гончар невольно стал вслушиваться в непонятную речь юноши. Постепенно обычное самообладание вернулось к старику, и тогда он взглянул на дочь. Марго заговорила. Сейчас она выступала в роли переводчика, но не обычного, бесстрастного переводчика - равнодушного посредника между двумя говорящими на разных языках людьми. Ее голос, вначале дрожащий, едва слышный, постепенно крепнул, как бы наполняясь силой, звучавшей в словах юноши. Нана говорил о том, как тяжела и безрадостна жизнь всех бедных и честных людей, ценой собственного пота и крови добывающих кусок хлеба для себя и своих детей. Он говорил о том, что такая жизнь не может длиться вечно, что есть уже на земле люди, которые не захотели больше страдать; они собрались вместе, все бедные, униженные, голодные, и завоевали себе другую, новую, свободную жизнь, они стали сами хозяевами своей земли; что когда - нибудь и в их дома придет счастье, но придет не само, не с неба, за него надо бороться, бороться долго, упорно, а главное - всем вместе. Если все обездоленные крепко возьмутся за руки, никакая сила на земле не сможет сломить их воли, помешать им добиться счастья для себя и своих детей. 1 В тот день ни одного кувшина, ни одного горшка не вышло из - под рук старого гончара. Уже солнце клонилось к горизонту, а они все сидели в тени раскидистой пальмы, девушка и двое мужчин - старый, умудренный опытом, и молодой, почти мальчик, и говорили, горячо, взволнованно, говорили о самом важном для них и для многих таких же, как они. Лишь изредка то один, то другой улыбались они сидевшей между ними Марго, и тогда сердце девушки наполнялось огромной, неизведанной радостью. Только когда совсем стемнело, старик поднялся, крепко, как сына, обнял юношу, погладил густые волосы Марго и пошел к дому. Юноша и девушка стояли под сияющим тысячью звезд небом и слушали песню тишины. Но вот всколыхнулись вершины пальм, зашелестели, зашептались листья. Это где - то там, пока еще в самой вышине, подул свежий утренний ветер, ветер завтрашнего дня.

Перевод с французского

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.