Шесть лет я наблюдал за работой коллегий Верховного суда СССР и его пленума. И не просто наблюдал, а, как прокурор, непосредственно участвовал в их работе. И каждый раз, покидая Верховный суд СССР, думал: не приведи господь, чтобы когда-нибудь и моя судьба решалась таким же образом, как она решается там... Почему так пессимистически? Ведь принимает решение не один, а три члена Верховного суда СССР, когда речь идет о судебной коллегии, и все 38, когда дело рассматривает пленум Верховного суда СССР. Люди эти не случайные, а опытные, квалифицированные юристы. Что же тогда заставляет меня протестовать и добиваться коренного, радикального изменения процедуры рассмотрения Верховным судом СССР дел в порядке надзора?

Начну с элементарного. В суде нет стенографисток, нет магнитофонов и тем более видеомагнитофонов, поэтому записи ведет секретарь судебного заседания; обычно это вчерашняя десятиклассница без специальной подготовки. Обвиняемые, свидетели и другие участники процесса отнюдь не диктуют, а говорят, и некоторые весьма быстро, порой сбивчиво. В результате в протокол из сказанного попадает «с пятого на десятое» и часто неадекватное тому, что говорили. К примеру, на вопрос суда, в какой рубашке в день происшествия был обвиняемый, потерпевшая отвечает: «Кажется, в белой». В протоколе в лучшем случае будет без всякого «кажется», а категорически «в белой»! Мелочь? Для дилетанта — да. А для тех, кому предстоит оценивать доказательства потом, это очень важно! Короче, в силу субъективных и объективных причин зеркало судебного процесса, каким считается протокол судебного заседания, весьма часто оказывается кривым.

Между тем и в кассационной, и в надзорных инстанциях главное, что берется в расчет, это материалы не предварительного следствия, а судебного. Вот и получается, если судьи первой инстанции (те, которые непосредственно рассматривали дело) при вынесении своего приговора исходят из того, что они сами в течение нескольких часов, дней, а иногда и месяцев слышали, видели непосредственно, то все остальные, как бы они ни были высоки и авторитетны, в том числе и пленум Верховного суда СССР, воспринимают дело, опираясь только на протокол судебного заседания, смотрят на процесс только через призму зеркала тусклого, а то и вовсе кривого. Кому мы должны верить?

Предвижу возражения. Во-первых, в суде первой инстанции лишь один профессиональный судья, а другие два — народные заседатели; во-вторых, когда дело в порядке надзора рассматривается не судебной коллегией, а президиумом областного или республиканского суда, то профессиональных судей еще больше — 10 — 15, а в составе пленума Верховного суда — 38 судей! Уж они-то смогут лучше разобраться что к чему!.. Не уверен. И вот почему.

Да, конечно, когда речь идет о юридической квалификации содеянного и надо лишь правильно, юридически грамотно определить, есть ли в доказанных (!) действиях подсудимых состав преступления или нет, а если есть, то какой (например, хищение или просто злоупотребление служебным положением, а может быть, всего-навсего халатность), то здесь, конечно, можно и должно полагаться на авторитет, компетентность, правовой опыт профессиональных судей. Более того, если исходить из гипотезы — чем выше суд, тем выше профессиональный уровень судей, то можно согласиться и с тем, что, чем выше уровень суда, тем выше его правовая культура, тем точнее, правильнее принятое им решение. Можно согласиться и с тем, что, чем больше профессиональных судей голосуют «за», тем авторитетнее их решение, тем оно ближе к абсолютной истине.

Но при рассмотрении дел в кассационном и надзорном порядке, в том числе в коллегиях и на пленуме Верховного суда СССР, очень часто речь идет о доказанности или, наоборот, о недоказанности тех фактов, которые вменены в вину осужденным. Спор идет о том, верить или не верить показаниям осужденного, или потерпевшего, или свидетелей...

Повторяю: в первой инстанции при решении вопроса, кому верить, а кому нет, судьи исходили из того, что сами непосредственно видели и слышали. А это очень важно! Судья, народные заседатели решают, кому верить, а кому нет, опираясь не только на услышанное, но и на то, как это было сказано, каким тоном, смотрел человек в глаза судьи или стыдливо отводил их в сторону. С психологией нельзя не считаться. Но в протоколе судебного заседания, даже если он идеально застенографирован, куда и как смотрел говорящий, как, прежде чем ответить, переминался с ноги на ногу, сколько молчал, как пожимал плечами, увы, не отразишь... А уж о кривом зеркале и вспоминать не хочется. Но надо.

Ибо от того, каково это зеркало, во многом зависит решение судеб людей в вышестоящих судебных органах. И не только судьба тех, кто спорит по делу гражданскому, но и тех, кого обвиняют в совершении уголовного преступления.

Если пленум Верховного суда отменяет обвинительный приговор, прекращает дело, в том числе и за недоказанностью, то человек, значившийся преступником, становится чистым, честным, а те, кто возбуждал дело, вел следствие, выносил обвинительный приговор, становятся виновными. В одних случаях их наказывают в партийном или дисциплинарном порядке, в других — печать подвергает их остракизму, а в третьих — вчерашний следователь становится подсудимым.

Какую же огромную тяжесть берут на свои плечи члены Верховного суда СССР, принимая окончательное решение, когда следователь, выслушивая неоднократные показания, оценивая доказательства, собранные по делу, твердо убежден, что подозреваемый виновен? Если так считал и прокурор, и участвовавший в суде государственный обвинитель, а иногда и адвокат. Когда судьи — люди выборные, уважаемые — тоже признали подсудимого виновным.

Ведь после постановления пленума Верховного суда СССР (или судебной коллегии) убежденность этих многих людей, случается, перечеркивается в одно мгновение. И черное становится белым, а белое черным. И только потому, что судебная коллегия по уголовным делам или пленум Верховного суда СССР признали факт совершения преступления конкретным лицом или лицами недоказанным — и это вопреки внутреннему убеждению всех тех следователей, прокуроров, судей, кто верил свидетелям, экспертам, потерпевшим.

Пленум Верховного суда СССР — высшая судебная инстанция. Дальше жаловаться некому. Все! Всегда ли это справедливо? Всегда ли это соответствует духу и букве закона?

Вот статья 71 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР: «Суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности, руководствуясь законом о социалистическом правосознании». Аналогичные статьи есть и в УПК других союзных республик.

Могут ли люди (судьи, прокуроры, следователи) разойтись в оценке доказательств вины или невиновности того или иного лица? Могут. А раз так, то где гарантии, что внутреннее убеждение членов Верховного суда СССР о невиновности правильнее, справедливее внутреннего убеждения следователя, прокурора, суда первой инстанции, кассационного суда, а иногда и верховных судов союзных республик и даже членов судебной коллегии Верховного суда СССР? Где, в чем суть этих гарантий? Быть может, в том самом вульгарном принципе, который выражается словами: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак?

Передо мной комментарий к ст. 70 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Читаю: «Лицо, производящее дознание, следователь, прокурор, суд не связаны предварительной оценкой доказательств, данной ими, а равно оценкой доказательств, данной другим органом на любой стадии процесса».

Если руководствоваться этими комментариями, то получается: оценки доказательств каждой инстанции автономны и не влекут каких-либо последствий для других. Но ведь в жизни это не так! Если пленум Верховного суда СССР решил, что вина не доказана, то действия, решения следователей, прокуроров и всех нижестоящих судов, так или иначе причастных ранее к делу и убежденных в наличии вины, признаются в лучшем случае ошибочными, а в худшем — противоправными, со всеми вытекающими последствиями, вплоть до увольнения следователей, отзыва судей, исключения из партии и даже привлечения их к уголовной ответственности.

«Только в 1987 году вышестоящие суды отменили приговоры в отношении почти 30 тысяч осужденных — это значит, что некоторые суды все еще допускают серьезные ошибки» (из доклада на сессии Верховного Совета СССР Председателя Верховного суда СССР В. И. Теребилова в мае 1988 года). В. И. Теребилов не уточняет, почему были отменены приговоры, но я убежден, что их значительная часть отменена как раз в результате расхождения в оценке доказательств между вышестоящими судами, с одной стороны, и судами новой инстанции, следователями, прокурорами — с другой.

Игнорируя требования ст. 70 УПК РСФСР, В. И. Теребилов все случаи отмены приговоров считает серьезными ошибками, за которыми, «как правило, кроется грубое нарушение самых насущных прав граждан. Это заставляет расценивать каждый такой случай как чрезвычайное происшествие, требующее соответствующего реагирования. По данным Минюста СССР, в прошлом году за различные отступления от закона наказано почти 7Q0 судей». Вот она, метаморфоза: вначале просто расхождение в оценке доказательств, что допускает закон, затем, после того как вышестоящая судебная инстанция, особенно такая авторитетная, как Верховный суд СССР, произвела переоценку доказательств и на основании этого признала осужденного невиновным, внутреннее убеждение судей первой инстанции становится ошибкой, а за признанием этой ошибки следует вывод о произволе, о нарушении закона, а за этим выводом часто следует наказание тех, кто посмел иметь свое внутреннее убеждение, отличное от того, что имеют судьи верховные.

Правда, закон предоставляет суду, рассматривающему дело в порядке судебного надзора, право в необходимых случаях вызывать в судебное заседание осужденного, или оправданного, или их защитников. Но, увы, такое случается очень редко. Ну, а если бы даже этим стали пользоваться, то может ли такое восприятие устных фрагментарных объяснений только осужденных заменить полный судебный процесс?

Кроме того, если для правильного решения сугубо правовых вопросов необходимы высокая юридическая квалификация, солидный юридический опыт, то для решения вопросов вины необходим большой жизненный опыт, знание производства и быта, местных, национальных, возрастных и других особенностей жителей данного региона. И, видимо, поэтому в рассмотрении уголовных и гражданских дел по первой инстанции в любом судебном органе — от народного до Верховного суда СССР — обязательно участвуют и два народных заседателя. И не случайно в процессе обсуждения проблем судебной реформы одни предлагают ввести у нас суд присяжных, а это значит, что они — рабочие, инженеры, доярки, ученые — будут решать, виновен или не виновен подсудимый; другие, в том числе и В. И. Теребилов, считают, что «при рассмотрении особо трудных дел можно было бы привлекать, скажем, не двух, а четырех народных заседателей»; то есть чем больше будет «задействовано» жизненного опыта, тем лучше.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.