Соответственно с этим он распределил среди потомства почётные места в доме. Он откровенно и решительно ненавидел внука Семёна. Семён вечно канючил, брюзжал, в работе ленился, был к тому же очень плодовит, над чем дед частенько издевался.

- Настругать - то ты их настругал, - говаривал Лука Лукич, - прокормить - то сумеешь ли? А насчёт раздела первым орёшь! Тоже нашёлся раздельщик!... Подохнешь, из семейства выскочив, дурак! - и презрительно усмехался.

Младший сын Ивана, весёлый, дерзкий и насмешливый Сергей, тоже не пользовался благоволением деда. На него пал жребий солдатчины. Равнодушный к дому и его интересам, Сергей с нетерпением ждал,

когда выйдут года: надоели ему и дед, и буйное семейство, и всё на свете.

Собственных дочерей и многочисленных дочерей Ивана Лука Лукич держал в строгости.

- Баба, ежели она от рук отобьётся, с ней сладу не будет, - говорил он. - А в нашем роду - племени того не бывало, чтоб бабы верховодили.

Так же сурово и немногословно он обращался с зятьями. Они чувствовали себя бесправными работниками в семье, но Лука Лукич не входил в их жалобы: не он звал их сюда, сами потянулись в его дом за бабьими подолами - ну, и живите, как того хочет глава дома.

Уважал и любил Лука Лукич внука Петьку, второго сына Ивана, но любил его по - своему: круто, со спросом.

Петька был проворен и сметлив в работе и в хозяйственных делах, жаден и настойчив в желании выбиться в люди. Дед женил его на Прасковье Васяниной; взяли её из бедной семьи.

Она ничего не принесла в сторожевский дом, кроме золотых рук, а здесь они ценились дороже любого приданого. Кроме того, Прасковья привела с собой в семью Сторожевых брата Андриана Федотыча, унтера, отломавшего два похода - крымский и турецкий.

Андриан нянчился с детьми, ухаживал за скотиной, плёл лапти, бегал в лавочку, а по вечерам семейство слушало его рассказы о походах. О таких стариках в народе говорят: «Есть старик - убил бы, нет - купил бы».

Андриана и покупать не пришлось. После солдатчины он служил в Улусове сторожем, по хмельному делу провинился, остался не у дел, ездил в город за должностью полегче - по лакейству там или в кабак, - но из - за пристрастия к хмельному не ужился, от земли отстал и ни к чему другому, как только к «стариковству», годен не был. Лука Лукич взял старого унтера в дом, он мирволил служивому: любил послушать, как в Крыму дело было да как Плевну брали. Иной раз снизойдёт и попотчует водочкой.

... Со дня женитьбы Петра Лука Лукич начал величать внука Петром Ивановичем, как бы отмечая этим важный рубеж в жизни человека. Называя внука по имени - отчеству, Лука Лукич подчёркивал тем самым своё уважение к его способностям. Пётр стал его правой рукой; вопреки правилам старшинства дед ему доверил всё хозяйство. Всякий на месте Петра был бы счастлив. Всякий, но не Пётр. Никто ещё не знал его замыслов, никому и в голову не приходило, как старательно и последовательно подтачивал он основы семьи и расшатывал могущество деда.

Ему стало тесно жить. Он уже не мог выносить власти над собой; он чувствовал, как плотно стоят его ноги на земле, как много могут сделать его по - обезьяньему длинные, невероятной силы руки, как много и дельно может сообразить острый, алчный ум.

Вот он молча, чинно сидит за общим столом, а внутри у него всё клокочет. Эта жизнь, скованная властью деда, осточертела Петру. Ему нужен свой дом, своя воля, своя земля - больше, больше земли!

Прасковья вечным нытьём о тяжёлой жизни в семье лишь подливала масла в огонь. Это была весёлая, рыжеватая, дородная баба, глаза её глядели лукаво, на слова она была дерзка, в работе быстра, плясала, как вихрь, - о таких в народе говорят: «Это, братец мой, не баба, а размоё - моё>. Она скромно сидела за столом, поджав губы, и едва дотрагивалась из приличия до еды. Всё ей здесь было противно: и этот брюзга Семён, и сварливая жена Семёна, оспаривающая у большухи власть, и Сергей, точно чужой в доме, и злоехидная большуха, и пахнущий Иван. Луку Лукича она боялась, всех прочих ненавидела. Волю бы ей с мужем! Его ум, жадность да скупость, сноровка да расчёт, её золотые руки, - какое бы хозяйство завели! И точила, точила Петра... А Пётр и без того только о том и думал: выбраться бы из - под власти деда! Он знал, что у старика водятся залежные денежки, преют безвинно... Вырвать бы их, - боже мой, всю бы округу укупил, всю бы улусовскую землю на себя взял!

И шла в доме невидимая война, и близился уже час, когда должно было рухнуть единство семьи. Лука Лукич понимал это и туже натягивал вожжи, всё сильнее стегал его кнут, всё свирепее становились расправы с бунтарями.... Лишь ребятишки, занимавшие край стола, ничего не понимали. Они рождались, хворали, помирали, рождались новые, рождались часто, и были они все на одно лицо; Лука Лукич путал их и звал подряд Машками - Ивашками.

- Эй вы, Машки - Ивашки! - орал он, когда орда ребят слишком шумела. - Вот я вас, галчат! - и раздавал щелчки, от которых у ребят мутилось в голове.

Всю свою любовь и нежность Лука Лукич отдавал младшему своему сыну - Флегонту. Весь в отца, тяжёлый, громоздкий, Флегонт тем не менее был как - то незаметен в семье. Он был статен и красив той великорусской мужественной «красотой, в которой неизмеримая сила мускулов сочетается с силой духа и с беспредельной добротой.

В чертах его лица отражались и благодушие, и энергия, ожидающая своего применения, и некоторая робость, а глаза смотрели прямо и смело.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.