Лишь днем после обеда ему пришла в голову мысль сдать рождественские подарки, которые он купил для Анны, в багажное отделение железнодорожного вокзала. Брениг был доволен этой идеей, потому что теперь не надо было сразу же идти домой. С тех пор, как Анна с ним больше не разговаривает, он боится приходить домой; как только он переступал порог квартиры, ее молчание сразу же наваливалось на него и начинало давить, как надгробный камень. Раньше, в течение двух лет после свадьбы, он всегда радовался, когда шел домой: он любил ужинать вместе с Анной, разговаривать с нею, потом ложиться спать. Но больше всего он любил время перед приходом сна. Анна засыпала раньше его, потому что очень уставала, и он, лежа рядом с ней в темноте, слушал ее дыхание, а из глубины улицы свет автомобильных фар время от времени прорезал тьму комнаты под самым потолком, когда же автомобили достигали наивысшего подъема улицы, свет фар опускался, и полосы желтого яркого света на мгновение высвечивали на стене профиль его спящей жены; потом комната вновь погружалась в темноту и лишь на потолке оставались тонкие завитушки узоров, нарисованные через занавеску светом газовых фонарей. Это время он любил больше, чем любое другое время дня, потому что чувствовал, как с него спадало бремя дневных забот и он погружался в сон, будто в теплую ванну.

Сейчас он робко прошелся мимо окошка багажного отделения и увидел, что его картонная коробка по-прежнему стоит на полке между красным кожаным чемоданом и оплетенной бутылью. Открытый подъемник, спустившийся с перрона, был пуст и бел от снега; он опустился на серый бетонный пол багажного помещения, словно лист бумаги; человек, который его обслуживал, вышел вперед и сказал приемщику:

— Вот теперь будет настоящее рождество. Хорошо, когда дети могут порадоваться снегу, правда?

Приемщик кивнул, молча наколол на гвоздь ярлычки, пересчитал в своем деревянном ящике деньги и недоверчиво посмотрел на Бренига, который вынул из кармана багажную квитанцию, но потом опять сложил ее и сунул обратно в карман. Он приходил сюда уже третий раз, третий раз вынимал квитанцию и опять прятал ее. Подозрительные взгляды приемщика мешали ему, и он поплелся к выходу, остановился там и посмотрел на пустую привокзальную площадь. Он любил снег, любил мороз; еще мальчишкой» он всегда наслаждался, вдыхая чистый морозный воздух; сейчас он тоже выбросил сигарету и подставил лицо ветру, который гонял по вокзалу множество легких снежинок. Брениг держал глаза открытыми, потому что ему нравилось, когда снежинки приклеивались к его ресницам, все новые и новые, в то время как старые таяли и сбегали маленькими капельками по щекам. Мимо него быстро прошла девушка, и он видел, как ее зеленая шляпка, пока она бежала через привокзальную площадь, покрылась снегом, а когда она стояла, ожидая трамвай, он узнал в ее руке маленький красный кожаный чемоданчик, который находился в багажном помещении на полке рядом с его коробкой.

Не надо было жениться, подумал Брениг, тебя поздравляют, дарят цветы, присылают глупые телеграммы, а потом тебя оставляют в покое. Иногда у тебя интересуются, всю ли необходимую кухонную утварь ты приобрел, начиная от солонки и кончая плитой, а напоследок тебя еще спрашивают, не забыл ли ты также купить и поставить в шкаф бутылочку суповой приправы. Тебе подсчитывают, сколько нужно, чтобы содержать семью, но что значит быть семьей, тебе никто не скажет. Тебе дарят цветы, двадцать букетов, пахнет как на похоронах; затем у тебя на пороге дома разбивают пару фарфоровых тарелок и тебя оставляют в покое.

Мимо прошел какой-то мужчина, Брениг догадался, что тот был пьян. Он напевал: «Вернитесь, годы...» — но Брениг в его сторону не посмотрел и лишь позже, заметив, что мужчина в правой руке нес бутыль, понял, что его коробка с рождественскими подарками для жены теперь стоит одна на верхней полке в багажном помещении. В коробке находились две книжки, зонтик и большое фортепьяно из шоколада мокко: белые клавиши были сделаны из марципана, черные — из чистого миндаля. Шоколадное фортепьяно было величиной с энциклопедию; продавщица сказала, что срок годности шоколада полгода. Наверное, я слишком молод, чтобы жениться, подумал Брениг, наверное, мне следовало подождать, пока мы с Анной стали бы немного серьезнее. Но он считал себя уже достаточно серьезным, и в серьезности Анны он также не сомневался. Поэтому он ее и любил. Ради времени перед приходом сна он отказывался от кино, от танцев, не придерживался договоренностей. По вечерам, когда он лежал в постели, его охватывали набожность, смирение, и тогда он сам себе часто повторял предложение, которое дословно уже Не помнил: «Бог создал Землю и Луну и велел им быть хозяевами дня и ночи, повелевать светом и мраком, и Бог увидел, что это хорошо. Так возникли вечер и утро». Брениг несколько раз собирался посмотреть это место в библии Анны, но вновь и вновь забывал. То, что бог сотворил день и ночь, представлялось ему по крайней мере таким же замечательным, как и сотворение цветов, зверей и человека.

Он любил время перед приходом сна больше всего. Но с тех пор, как Анна с ним не разговаривает, ее молчание давит на него словно гиря. Если бы она только сказала: «Что-то похолодало...» или «Будет дождь...» — у него сразу бы гора с плеч; стоило бы ей только сказать «Да, да», или «Нет, нет», или еще что-либо, даже менее значительное, он был бы счастлив, и мысль о возвращении домой не казалась бы больше страшной. Но иногда ее лицо было словно каменное, и в такие моменты он вдруг представлял себе, как она будет выглядеть, когда постареет; ему становилось страшно, он вдруг видел себя на какой-то каменной равнине, видел себя тоже старым, с лицом, как у некоторых своих знакомых: испещренным огорчениями, судорожным от поглощенных страданий и постепенно окрашенным желчью — изборожденная буднями маска, похожая на череп.

Хотя он знал Анну только три года, но иногда представлял себе, как она выглядела, когда была маленькой; он видел ее десятилетней, серьезной и мечтательной девочкой, склонившейся в свете лампы над книгой; темные глаза блестят под светлыми ресницами, рот полураскрыт от захватывающего чтения... Часто, когда он за обедом сидел напротив нее, выражение ее лица менялось, как меняются при встряхивании узоры в калейдоскопе, и он вдруг представлял себе, что она ребенком так же сидела за столом, осторожно разминала вилкой картошку и медленно лила на нее соус... Снег почти склеил его ресницы, но он еще мог узнать «четверку», которая медленно скользила по снегу, как сани.

Мне, наверное, следовало бы ей позвонить, подумал он, и попросить Мендеров позвать ее к телефону, тогда бы она стала со мной разговаривать. Вслед за «четверкой» должна идти «семерка», последняя в этот вечер, но он озяб и медленно пошел через площадь; уже издали он увидел ярко освещенную голубую «семерку», в нерешительности остановился возле телефонной будки и заглянул в витрину, где декораторы заменяли Дедов Морозов и ангелов другими манекенами: декольтированными дамами, у которых голые плечи были посыпаны конфетти, а к запястью были привязаны воздушные змеи. Манекены кавалеров с проседью в волосах декораторы усадили на высокие стулья у стойки бара, где на полу лежали рассыпанные пробки от бутылок шампанского; у одного манекена они уменьшили крылья и локоны, и Брениг удивился, как быстро ангел может превратиться в бармена. Усы, темный парик, к стене прибита табличка с надписью «Новогодняя ночь без шампанского?».

Здесь рождество закончилось еще до того, как оно началось, подумал Брениг; и пока он рассматривал свое отражение в витрине, снег покрыл его волосы, как верхушку дерева; подобные бугорки он, бывало, видел на частоколе. Вдруг Брениг подумал, что пожилые люди не правы, когда говорят, что молодость — это веселая и беззаботная пора; когда ты молод — для тебя все серьезно и сложно и никто тебе не поможет. Он удивлялся, что не чувствует ненависти к Анне из-за ее молчания, что у него нет желания жениться на другой. Все слова, какие только можно придумать для такого случая, утратили всякий смысл: извиниться, развестись, все начать снова, время лечит — все эти слова не помогут. С этим нужно справиться самому, потому что у тебя не ' так, как у других, и потому что Анна не такая, как другие женщины.

Декораторы быстро прибили к стенам маски, нанизали на шнурок хлопушки; последняя «семерка» уже давно ушла, и коробка с подарками для Анны теперь стояла одна на верхней полке.

Мне двадцать пять лет, думал он, и за обман, за маленький обман, за глупый обман, который миллионы мужчин совершают каждую неделю или каждый месяц, я должен нести такое суровое наказание: одним взглядом окинуть каменное будущее и увидеть Анну, сидящую подобно сфинксу перед этой каменной пустыней, увидеть себя самого стариком, пожелтевшим от огорчений. Да, бутылочка с приправой для супа будет всегда стоять в шкафу, солонка будет всегда находиться на своем месте, а он уже давно станет начальником отдела и сможет хорошо содержать свою семью: это будет каменная родня, и никогда он, перед тем как уснуть, не будет больше воздавать хвалу создателю вечера, благодарить бога за большой праздник отдыха, и он будет посылать молодым людям к свадьбе такие же глупые телеграммы, какие получал сам...

Другие женщины ради денег, что приносят мужья, посмеялись бы над таким глупым обманом, многие женщины просто уверены, что все мужья обманывают своих жен: возможно, это способ естественной самозащиты, в противовес которому они выдумывают свой собственный обман, но что касается Анны, то ее лицо стало каменным. В книгах о супружеских отношениях он читал, что можно сделать, если в браке что-то не в порядке, но ни в одной из этих книг ничего не написано о женах, у которых лица становятся каменными. В этих книгах описывается, как рождаются дети и что нужно делать, чтобы детей не было; в этих книгах много важных и красивых слов, но простые слова, как правило, отсутствуют.

Декораторы уже закончили свою работу: воздушные змеи висели на проволоках, закрепленных в углу, который был невидим с лицевой стороны витрины; внутри магазина Брениг заметил мужчину, который выходил с двумя ангелами под мышкой, в то время как второй высыпал на голые плечи манекенов еще один пакетик конфетти, а потом подровнял висевшую немного косо табличку с надписью «Новогодняя ночь без шампанского?».

Брениг стряхнул с волос снег и через площадь направился обратно в зал ожидания вокзала, и когда он в четвертый раз вынул из кармана и разгладил багажную квитанцию, то побежал уже так быстро, как будто ему нельзя было больше терять ни секунды. Но багажное окошко оказалось закрытым, а на решетке висела табличка: «Открывается за 10 минут до прибытия и за 10 минут до отправления поезда». Брениг рассмеялся, он смеялся впервые с тех пор, как появился на вокзале; он стоял и смотрел на свою коробку, которая лежала вверху на полке за решеткой, как в тюрьме. Расписание отправления поездов висело рядом с окошком, и он увидел, что следующий поезд будет только через час. Так долго ждать я не могу, подумал Брениг, и сейчас мне не удастся купить ни цветов, ни шоколада, ни даже маленькой книжонки, и последняя «семерка» уже уехала. Впервые в жизни он подумал о том, чтобы взять такси, и сам себе показался очень взрослым и в то же время немного растерянным, когда через привокзальную площадь бежал к стоянке.

Брениг сидел на заднем сиденье машины и в руке держал деньги: 10 марок, последние деньги, которые он хранил про запас, чтобы купить для Анны еще что-то особенное, но ничего особенного он не нашел и теперь сидел в такси и поглядывал на счетчик, который через короткие промежутки времени — как ему казалось, через очень короткие промежутки времени — неудержимо увеличивал сумму, и всякий раз, когда таксометр щелкал, каждый щелчок отзывался у него в сердце, хотя счетчик показывал еще лишь 2,80. Без цветов, без подарков, голодный, усталый и с глупым выражением лица, возвращаюсь я домой, подумал Брениг, и вдруг ему пришло в голову, что в зале ожидания он мог бы купить еще плитку шоколада.

Улицы были пусты, автомобиль ехал по снегу почти бесшумно; в освещенных окнах домов Брениг видел зажженные рождественские елки: рождество, то, что он еще ребенком под этим понимал и в этот день чувствовал, казалось ему уже в далеком прошлом; все, что представлялось важным и имело большой вес, происходило независимо от календаря; в каменной пустыне рождество будет обычным днем года, а пасха будет напоминать дождливый ноябрьский день: тридцать — сорок оборванных календарей, жестяные держатели с обтрепанными остатками бумаги, лишь это только и останется в памяти.

Он испугался, когда водитель сказал:

— Вот и прибыли...

Но потом он облегченно вздохнул, когда увидел, что таксометр остановился на сумме 3,40. Ожидая, когда водитель даст ему пять марок сдачи, Брениг нетерпеливо поднял голову и вверху увидел свет в той комнате, где рядом с его кроватью была кровать Анны, и у него на сердце стало очень легко. Он решил никогда не забывать этот миг облегчения, и, когда доставал из кармана ключ и вставлял его в замок, к нему вновь пришло то глупое чувство, которое у него возникло, когда он садился в такси: он сам себе показался очень взрослым и в то же время немного растерянным.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.