Все заняты, заняты, заняты... А на деле – стоишь на месте. На одних старинных часах была латинская надпись: «Что стоишь? Время уходит».

А знаешь, чего хочется больше всего? Больше всего хочется дерево посадить. Вот живешь здесь, ходишь по льдам, месяц, третий, пятый, и за тобой, как пес, таскается мысль: «Дерево посадить!»

Может, идея-фикс, а я считаю: земля зовет. Дерево тоненькое посадить, дожить до его густой, узорчатой, как вышивка, тени, прийти к нему: «Это я, Дерево. Столько вот я успел, пока тебя растил, сделать, таким стать. Люблю тебя, Дерево. Еще сидя в арктических льдах, любил тебя и мечтал о тебе, большом. Прости меня, ничего уже не могу, трава сильнее меня, дети умнее меня, возьми меня к себе, Дерево...»

Да, а вот про айсберги, ты это в голову не бери. Помнишь, сидели мы с тобой неделю назад у южных створов, у открытой воды, когда два айсберга столкнулись? Все же я думаю: у людей по-другому. Айсберги где-то отрываются от ледников, кочуют, мыкаются одиноко по морям, потом вдруг встречаются и притягиваются. Одиночество толкает их обняться. Они сталкиваются, обламывают друг другу бока, калечатся, а потом расходятся. Долго еще плывут они параллельно, потом все шире и заметней полоса воды между ними, все дальше расплываются и – навсегда.

Конечно, это музыка, когда сталкиваются два айсберга, я тоже не забуду эти ледяные возгласы, стоны и крики. Но мне было больно...

Нет, люди, однажды обнявшись, уже не могут так просто – бесследно и навсегда. Во сне снятся, вспоминают, лбы морщат, за сердце хватаются, клянут, жалеют, бросаются вдруг через десятки, сотни, тысячи километров на поиски и, встретившись, убеждаются, что и у другого болит. Айсбергам, наверно, тоже больно, но айсбергам не снятся сны...

И знаешь, когда живешь на макушке земли, когда из черных наушников хлынет вдруг в тебя какая-нибудь континентальная беда, так хочется броситься на лед, схватить руками и зубами этот самый узел меридианов, чтобы он не развязался, не лопнул, чтобы не выскользнула из своей сетки Земля, вцепиться в эти невидимые постромки и закоченеть черной пуговкой. Только крутись, только вращайся, живи...

Город, в который я приезжаю плакать. Нет, не размазывая слезы по щекам, а плакать слезами в себя, внутрь.

Где моя голубятня?

Сизари, турманы, почтари и пара белых, за которых я отдал настоящий футбольный мяч, где они, Небо? Я еще смогу посвистеть в два пальца, стоя с шестом на припекающей пятки соседской крыше!

Где мои соседи, которым я перебил столько стекол? Я, может, затем и приехал, чтобы вставить все стекла!

Где мое дубровское дупло с долгожданной запиской о встрече?

Где моя школа? Я хочу сдать главный экзамен и, кажется, в первый раз без шпаргалки. Где мои шпаргалки?

Где Мое Все?!

Нет моей голубятни, съехали соседи, спилили дубровское дерево, школу снесли. Скрути жгутом и запали факелом свой аттестат зрелости, бегай, ищи-свищи, только тройки-четверки с пятеркой за хулиганское поведение будут трещать и капать горящей смолой на новенькие асфальты.

Плач-Город, Свет-Город, Поцелуй-Город.

У слепого старика, выстукивающего палочкой мою улицу, я не спрошу диагноз. Я сам знаю, что случилось. Ничего не случилось. Это новый виток вальса, под который одни – быстро, другие – медленно – все мы кружимся, и мало ли что мне хочется погонять голубей? Но если я проживу столько, сколько мне хочется прожить, я постараюсь не приехать к тебе, Свет-Город, потому что к тому времени душа моя, как сказал один мой друг, будет полна слез по самые очи, и нельзя больше будет плакать слезами внутрь себя, и они хлынут из переполненного меня по морщинистому, как серебряный тополь, лицу.

А самое высокое в городе место – могила отца...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.