- Залиться, говорю. Ну, там молоком, сметаной... Цыпленка бы, что ли...

- Отец, вот бы нам пошамать чего... А то с дороги, сам знаешь...

Нам принесли щей и черного хлеба. О, человечество! Напрасно мы ругаем московские столовые. Я никогда не предполагал, что щи могут быть так бессодержательны.

Спали мы на сеновале. Это было вовсе не так уж дурно.

Назавтра утром мы с Бабкиным отправились к реке. Утро удовлетворило бы самого требовательного поэта. Воздух был такой, как будто бы на каждом квадратном футе земли стоял пылесос. Наши испорченные городские легкие дышали широко и размашисто.

Речка оказалась довольно приличной. Правда, какие - то бесшабашные козы переходили с одного берега на другой, но тем не менее это было водное пространство. Так как пребывание под кровом бабкинского родного дома не сулило нам особенных наслаждений, мы решили провести целый день на реке и основательно загореть. Это тем более было осуществимо, что Бабкин предусмотрительно утащил из дому каравай хлеба.

Между тем солнце, совершая положенный ему рейс, карабкалось по небосклону. Все предвещало жаркий день. Мы разделись. Сгоряча я тотчас же нырнул и пребольно стукнулся головой о дно. Бабкин укоризненно качал головой:

- Дурило, ну кто же так ныряет? Нужно, ведь, понимать, что река - это тебе не Черное море.

Потом мы загорали по специальному бабкинскому рецепту. Мы скатывались с берега в речку, несколько раз перекатывались по дну и таким образом кругом обмокали. Затем мы вытягивали свои тела на берегу и жарились на солнце. Вода скоро высыхала и мы повторяли процедуру снова.

Так мы провели день до захода солнца. Мы взяли от солнца все, что оно могло дать и, возвращаясь в деревню, предвкушали блаженство мягкой прохлады ночи и сна.

Однако, ночь была ужасна. Нам казалось, что кто - то нас медленно поворачивает на вертеле в заводском горне. Мы не могли лежать, ибо это была нестерпимо. К тому же сено и соломе впивались в наши распаленные тела. Спустившись с сеновала, мы мотались по двору, к великому беспокойству сторожевой дворняги. К утру наша кожа состояла из волдырей, каждый величиной с кулак.

Утром я обратился к Бабкину.

- Ну?

- Юноша, пойдем купаться, - ответил он.

Его глаза были полны страдания. Я его понял: хуже во всяком случае не могло быть. Мы все же отправились к реке.

На другой день мы уже более оптимистически смотрели на жизнь и сидя на берегу с любопытством сдирали с себя метры кожи.

Скоро мы совсем привыкли к нашему новому существованию и даже полюбили эту жизнь. Нужно было только утром захватывать с собой хоть сколько - нибудь хлеба.

Через месяц мы вернулись в Москву. Мы были коричневы, как индейцы, и почти черны, как негры. Все находили что это к нам очень идет.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.