– Ладно! – согласился Володя и заторопился отойти ет боцмана – мало ли чего еще нагородит.

До вахты у Крюкова было время, и он спустился в каюту вздремнуть часок-другой. Поскорее забрался в койку и некоторое время лежал на спине, закинув руки за голову и глядя в подволок.

Сегодняшняя ночь, бдение на палубе не давали покоя, будили в сознании какие-то добрые, красивые слова, но слова эти с языка не слетали, и Володя понимал, что пока еще спрятаны они у него глубоко-глубоко, и он очень досадовал на себя, что хоть и читает много, да бестолково, и никак не может приучиться с чувством «выпивать» книгу, как цедят со смаком хорошее вино, и оттого у него не разбужены те слова, которыми он должен был бы выразить чувство, охватившее его сегодня ночью, во время захода шхуны в бухту...

Светало, когда Володя второй раз за эту ночь выбрался на палубу. Гасли звезды. Но сумерки еще не разжимали объятий своих мягких лап. Планета Венера – Утренняя Звезда – застенчиво опустилась на самый кормовой флагшток, словно вспыхнул яркий кормовой огонь. Володя шагнул в сторону, и Венера спрыгнула с флагштока и снова стала обычной звездой.

Приняв вахту, Володя натянул на рукав бушлата красную повязку с белой полосой посредине и прошелся по палубе. Над бухтой стоял ядреный запах сосновой смолы, боровой ягоды и сырого мха.

Шхуна как вымерла. На палубе не было ни души. Судно медленно разворачивало на якоре течением то вправо, то влево. Из отливного забортного отверстия холодильника, который охлаждал динамо-машину, с безостановочным плеском падала за борт струя воды, а сама динамка глухо стучала в глубине шхуны, напоминая, что судно живет.

Володя посмотрел на ближний берег. По угорам, по улицам поселка, меж темных изб и амбаров клубился, медленно расползаясь на жидкие рваные клочья, белесый туман, и поэтому облик поселка поминутно менялся, и на это было занятно глядеть.

Потом Крюков прошел на корму, облокотился о деревянный планширь – лакированную дубовую доску поверх бортовых ограждений – и стал смотреть на него. Где-то далеко за проливом, за горизонтом студеного моря рождалось солнце. Но самого пролива не было: перегораживая его, на зеленовато-золотистом фоне северо-восточной четверти горизонта из моря поднимались фантастические бесформенные скалы, средневековые замки, исполинские доисторические животные бродили по невиданным холмам – менялись призрачные картины, создаваемые воображением из обычных утренних облаков.

Ночь стремительно сваливалась на запад за крутые гранитные склоны, за дикий лес с корявыми сучьями деревьев, и вовсю полыхала Утренняя Звезда, предваряя близкий восход.

Крюков провел ладонью по планширю: дерево было холодным и влажным от утренней свежести выпавшей росы.

– «Значит, чудо состоится, – обрадовался он, – надо разбудить Катю. Я обещал ей показать...»

Он понимал, что будить повара на камбузную работу еще рано, но неуемное желание разделить радость с Катей заставило его пойти и разбудить девушку на час раньше.

Володя отворил дверь в помещение, где находились женские каюты. Оттуда дохнуло сонным теплом, незнакомым запахом. Вниз вел крутой трап с накладками из медных полос. Володя осторожно, стараясь не греметь, спустился вниз и остановился перед приоткрытой дверью в каюту. Вспомнились слова боцмана, и ему сделалось неловко. Он тихо потянул на себя дверь, готовясь сразу же зажмуриться, но женщины спали под одеялами...

Сверху сквозь толстое зеленоватое стекло палубного иллюминатора проникал тусклый свет, и в полутьме надменно скалили красивые зубы красотки, вырезанные из иностранных журналов и пришлепнутые на клей к переборке; маленький столик был накрыт вышитой салфеткой, на нем лежала начатая пачка сигарет, спички, раковина вместо пепельницы. Было душно.

Катя спала лицом к двери, приоткрыв рот. Темные кудряшки выбились из-под белого платочка, которым она повязала на ночь голову, и вздрагивали на смуглой щеке. Крюков бросил взгляд на ее оголенную руку и покраснел – рука была обнажена от шеи до кончиков пальцев. Значит, боцман говорил правду, и горячая ревность забурлила в Крюкове без видимой причины: по его мнению, на судне, где почти сплошь мужики, женщина не должна вот так оголять себя, выставлять напоказ свое тело. Но тут же он спохватился, подумав, что не может же Катя спать совершенно одетой, и притом спит-то она у себя в каюте, и мужикам тут нечего делать. Он и сам здесь не бывает, зашел только разбудить ее...

Он протянул руку, слегка потрогал Катю за плечо и снова покраснел как вареный рак, словно совершил святотатство.

Девушка вздохнула во сне, чуть шевельнулась и продолжала спать.

«Какая она чудесная, – подумал Крюков, любуясь ее лицом, изгибом шеи, полным плечом, – а как она обрадуется, когда увидит чудо. Ведь такое не забывается...»

Он опять, уже смелее, потеребил ее за плечо, и, очевидно, на лице у него появилась дурацкая улыбка, потому что Катя, встрепенувшись, открыла глаза, некоторое время недоумевающе глядела на Крюкова, а может быть, она была еще очень далеко, где-то в зыбких сновидениях, от которых так некстати отрешало ее настойчивое прикосновение матроса. Потом спрятала руку под одеяло и натянула его до самого подбородка.

– Чего тебе?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.