Урок гармонии

И тут до меня дошло: в искусстве оставлять автографы на скалах, деревьях и заборах человечеством накоплен богатый опыт, а неизвестный нам Ваня к делу подошел «творчески» – наверное, бульдозером срезал верхний слой почвы и накатал на мангышлакской земле свое имя, да такими буквами, что их только с самолета и можно увидеть... Сегодня этого Ваню за его «автограф» скорее всего взгрели бы по всем статьям, а тогда... Кому могла прийти в голову, мысль защищать пустынную землю?

Пошли на посадку у какого-то посе-лочка на берегу моря.

– Актау, – сказал командир, – по-русски значит «белая гора». Это тот самый город... Ну, пока еще города нет, но будет – от авторитетных людей слышал. Сходите к морю, посмотрите. С часок здесь постоим, если погода не забарахлит.

И вот я вспоминаю, как шел тогда мимо старого, заброшенного кладбища. на высокий мыс, к крохотному маячку. Шел осторожно, смотрел под ноги, как наказывали, чтобы ненароком не наступить на змею – здесь этого добра много. Остановился у маячка, огляделся: серое небо, серая земля, внизу, под крутым обрывом, с душераздирающим ревом бились о камни черные волны.

И откуда мне было знать тогда, что стою я в трех минутах ходьбы от центра ослепительного города, что вон там будет тенистый городской парк, а этот маячок окажется на крыше одиннадцатиэтажного дома-модерн; на этих волнах будут покачиваться десятки белоснежных яхт, и я стану свидетелем не одной парусной регаты; на этих камнях я буду загорать в дни своих отпусков, напрочь забыв Черное море, а на том месте, где сейчас стоит наш АН-2, буквально через три года появится дом с потрясающей вывеской над одним из подъездов: «Плиссе и гофре».

Разве можно было это себе тогда представить? Пыль, ветер, неуют, одно-и двухэтажные домики, длинные, приземистые бараки, кое-где даже палатки и землянки... Непонятно, на что же замахнулись люди? Можно ли нормально жить здесь? Вон даже питьевую воду привозят...

Я шел обратно к самолету, сильно сомневаясь насчет города. АН-2 оглушительно грохотал мотором. Вдруг в одном из крайних домиков распахнулось окошко, и женщина, погрозив кулаком в сторону самолета, прокричала:

– Эй, вы, черти! Потише не можете – ребенок спит!

Я подошел к самолету. Командир спросил, кивнув на дом:

– Чего это она машет?

– Ругается. Вы тут движок на всю катушку гоняете, а у нее ребенок спит.

– Вот привередники! – в сердцах воскликнул командир. – Им молиться надо на авиацию, а они еще кулаками машут.

– Так ведь ребенок...

Командир покачал головой и дал знак второму, чтобы тот сбросил газ.

– Вот, – заключил он, – обживаются люди... Дети появились – значит, порядок. Садитесь, поехали дальше...

Так я нечаянно-негаданно познакомился с Мангышлаком и с будущим городом, а 1965 году названным именем Шевченко – в память о великом кобзаре, который более ста лет назад имел несчастье быть сосланным в этот суровый и богом проклятый край. А в 1966 году над одной из колонн Первомайской демонстрации, идущей по строящемуся городу, можно было увидеть портрет Шевченко и громадный транспарант: «Нет больше «богом проклятого края»!»

Да, полуостров Мангышлак – это триста километров каменистого каспийского побережья и бессчетное количество километров пустыни. Но это и золотистые песчаные пляжи, которым могут позавидовать знаменитые курорты, и великолепный город Шевченко со всеми чертами ультрасовременного, я бы даже сказал. Форсистого города.

Мангышлак – это ажурный лес буровых на кромке горизонта и звонкая кефаль в тишине приморской ночи; это мрачные барханы с жалкими кустиками саксаульника и зеленеющие сады и бахчи в предгорных оазисах.

Мангышлак – это верблюд (случается!) на городских улицах и асфальтированные ленты дорог в безмолвии серого песка.

Мангышлак – это первая в мире опытно-промышленная атомная станция на быстрых нейтронах и завод – да, завод! – по опреснению и приготовлению питьевой воды.