Река гудит на низкой органной ноте. Левый ее берег завален кучами белого камня, изъеден ямами. Когда-то там был карьер: рвали известняк и сплавляли на паузках вниз. Под щербатой скалой до сих пор сутулится заброшенный бревенчатый барак.

По другую сторону реки колючая лесная непролазь и тучи комарья. Место низкое, в цепком, душном сумраке. Пахнет здесь папоротниками и мокрой черемухой. Кое - где из земли торчат замшелые зеленые валуны. Возле одной из таких бородатых глыб Никита решительно останавливается.

- Тут вот, стало быть, сделаем привал... Река близко, ветерком обдувать будет, - поясняет он.

И хотя место для ночлега не особенно удачное, я не перечу. Бесполезно. Суждения у Никиты свои и твердости неслыханной. С ним можно спорить обо всем: об Игоре Северянине, о Пирогове, о полете на Марс. И по любому вопросу он выложит собственное неколебимое мнение. За годы работы в поисковых партиях Никита исколесил Сибирь вдоль и поперек, перевидал всякой всячины и многого понаслушался.

В окрестности карьера он привел меня шишковать. Здесь, на восток от реки, тянулись безбрежные нетронутые массивы кедра.

... Никита раскладывает костер и сквозь зубы поносит комаров:

- Микробы проклятые1... И откудова столько поналетело? Собрать бы в одного, здоровенного, взять топор - и хрясь!

Слово «хрясь» он произносит особенно сочно, со злорадным нажимом.

Через полчаса мы хлебаем налимью уху. Потом, подзаправившись, Никита сворачивает «козью ножку» и, посасывая цигарку, начинает без всякого предисловия одну из своих многочисленных и неуклюжих историй:

- Вот когда я был на Северном полюсе...

Я знаю, что он не был на Северном полюсе, но молчу, потому что Никита не любит, когда ему не верят. В сегодняшней истории речь идет о мамонте, которого якобы отыскал во льдах Никита.

Я внимательно смотрю на Никиту. Лицо у него спокойное и серьезное. Ни тени улыбки. Он в черной потрепанной телогрейке, по которой невпопад и белыми нитками «присобачены» разнокалиберные пуговицы. Понятно, что своя работа.

- Никита, - говорю я, - почему ты не женишься?

Он приоткрывает рот, непонимающе моргает и, ничего не ответив, начинает укладываться спать. Мне неловко, хоть я и не понимаю, чем обидел Никиту. А он, приподняв с рюкзака большое веснушчатое лицо, глядит на меня злыми глазами:

- Я даже духу бабьего не терплю, так и знай!

«Ого! - думаю. - Чего это тебя зацепило?» Вслух говорю:

- Бросила, что ли?

Никита молотит рюкзак кулаком, и в его молчании чувствуется сдерживаемая ярость. А мне уже хочется, чтобы он выговорился. Иначе завтра будет невыносимый день.

- Значит, бросила? - мрачно поддеваю я. - Бывает, да...

- Сам любую брошу! - взрывается Никита. - Видали мы и не таких! А не захотела - туда и дорога. Дура, значит, была... Штучка. - Никита хочет вложить презрение в последнее слово, но оно почему - то звучит нерешительно, задумчиво. И он понемногу остывает:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.