У музыки в учении

Тамара Грум-Гржимайло| опубликовано в номере №1297, июнь 1981
  • В закладки
  • Вставить в блог

Прошло почти три года, как музыкальный мир узнал имя пианиста Михаила Плетнева – победителя VI Международного конкурса имени П. И. Чайковского, тогда еще студента Московской консерватории.

Сегодня о нем уже говорят, как о музыканте редкого творческого диапазона и блестящего, виртуозного мастерства. И каждый новый сольный концерт, гастроли в разных городах Советского Союза и за рубежом подтверждают высокую репутацию молодого пианиста, раскрывают подлинный масштаб и самобытность его таланта.

Репертуар Плетнева уже сейчас огромен: филигранные сонаты Скарлатти и капитальные циклические сочинения Баха и Бетховена, где пианист демонстрирует безупречный классический стиль и некую полемическую позицию (например, по отношению к известному интерпретатору Баха – канадскому пианисту Глену Гульду); многочисленные произведения русских классиков, где на первом месте Чайковский, лирическая душа которого так близка Плетневу-музыканту; труднейшие сонаты Прокофьева, Брамса, Шопена: образцы виртуозной романтической музыки, разнообразные по стилю концерты с оркестром – Бетховена, Мендельсона, Листа, Рахманинова...

Михаилу Плетневу двадцать четыре года, родился он на севере, в Архангельске, в семье музыкантов-педагогов. Семья часто переезжала из города в город, жили порой неустроенной жизнью прямо в классах консерваторий – то в Саратовской, то в Казанской. Зато с пеленок, можно сказать, слушал Миша занятия в консерваторских классах, а потом бегал по улицам за всеми подряд оркестрами. И по очереди увлекался оркестровыми инструментами – то тромбоном, то флейтой, то барабаном. Все до единого инструменты с иллюстрацией к чешской книжке Модра «Музыкальные инструменты» перевел Миша на прозрачную бумагу, а потом «строил» их сам из игрушек...

Ему не было и трех лет, когда он впервые уселся за рояль. И, как рассказывают домашние, сразу насторожился, взъерошился и очень аккуратно начал «играть», стараясь закруглять, заканчивать хаотические звучания. Его первое публичное выступление состоялось во Дворце культуры казанского завода, когда Мише не было и пяти лет, – в «семейном ансамбле» отец аккомпанировал на баяне, а сын играл русскую мелодию на балалайке, которая размерами была лишь немного меньше самого исполнителя. В шесть лет он самостоятельно научился играть на скрипке.

Он все любил делать самостоятельно. Чинить радиоприемники и ездить на велосипеде. Штудировать историю искусств и иностранные языки. И читать – взахлеб, преклоняясь перед красотой языка, которую открывали ему Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тургенев, классики зарубежной литературы. С ранних лет он увлекается Маяковским. Позднее – Евтушенко. Теперь, размышляя о поэзии, Михаил говорит:

– Признаться откровенно: стихи читать мне трудно, я не могу спокойно наслаждаться поэзией – она «раздражает» мою музыкальную фантазию. Спокойно могу читать только Маяковского: он не брал себе в союзники музыку...

Миша начал фантазировать за фортепиано, сочинять музыку очень рано. Семи лет поступил в специальную музыкальную школу при Казанской консерватории. И уже в первом классе сочинил вальс, посвятив его классной руководительнице. Этот первый вальс так и остался его единственным миниатюрным произведением. В дальнейшем пытался создавать только крупную, масштабную форму: сонаты, концерты, поэмы, сюиты... Есть у него Триптих для симфонического оркестра, Квинтет, Фантазия на казахские темы для скрипки с оркестром – яркое, мелодически богатое и праздничное по оркестровым краскам сочинение, записанное нынче на пленку в исполнении скрипача Алексея Бруни. Ранние композиторские опыты Михаила Плетнева попали в поле зрения профессора Казанской консерватории, композитора Альберта Семеновича Лемана. Серьезные контакты с композитором-наставником начались, когда Мише исполнилось 11 лет. «Он согласился слушать мои опусы и давать резюме, – рассказывает о том времени пианист. – Я многим обязан Альберту Семеновичу, но еще и тем, что в 13 лет очутился уже в Москве...»

Добавим, что и в Москве они не расстались, ибо Плетнев стал студентом консерваторского класса композиции профессора Лемана, также переехавшего в столицу.

С детства Михаил привык изучать явления искусства с пытливой страстью и с беспощадным критицизмом. Читая сейчас в подлиннике произведения Шекспира. Гете, Мольера (иностранные языки – стойкое хобби Плетнева), он говорит, что «большинство переводов не передают атмосферы подлинника». Слушая записи балетов Чайковского, он находит интерпретации этих партитур некоторыми оркестрами недопустимо поверхностными. Так появились в его композиторском портфеле фортепианные транскрипции отрывков из балета «Щелкунчик».

– Я считаю балетную музыку Чайковского terra incognita. Оркестры театров, на мой взгляд, прочитывают партитуры балетов несколько поверхностно. А хореографическое зрелище отвлекает от музыки. Между тем каждая интонация, каждая фраза в балетной партитуре Чайковского – целый новый мир, непознанный, бесконечно богатый. Почему я сделал свои фортепианные транскрипции фрагментов из «Щелкунчика»? Чтобы обратить внимание пианистов на эту еще не «прочитанную» музыку. Но это не значит, что я отрицаю балет как полноценный синтетический вид искусства. Напротив. Я даже сделал балетную транскрипцию оперы «Евгений Онегин» и надеюсь, что она будет осуществлена в хореографическом варианте.

Да, вот так. Все идет у него от страсти к усовершенствованию. Это с детства – всегда искать лучший вариант. И находить – не отступать, если не сразу получается: он подолгу «чинил» магнитофон или электронные часы, если видел перспективу эффектного изменения конструкции. И штудировал французский язык по югославскому учебнику, ибо находил эту методу наиболее плодотворной. И перерабатывал оперную партитуру в балетную, если ему казалось, что музыка любимого Чайковского не так понята оперными певцами. И создавал некий идеальный вариант «чистого» «Онегина»...

Мы еще не знаем, найдет ли сценическое воплощение балетная транскрипция Плетнева (ее начали репетировать в Алма-Ате), но факт остается фактом. Он создал интересное крупное сочинение. «Своего» «Онегина» – новую композицию по известной оперной партитуре, где сюжетный ход трактуется несколько кинематографически. Балет «Татьяна» – так точнее можно было бы назвать эту композицию, ибо ее драматургия разворачивается, как цепь воспоминаний Татьяны, вспыхнувших на балу. А завершается известной финальной сценой объяснения Онегина и Татьяны, которая не обрывается, однако, музыкой героя на словах «Позор, тоска! О, жалкий жребий мой!», как в партитуре Чайковского, но разрастается в некую постлюдию – музыку терзаний героини, в которой чувство долга как бы борется с любовным наваждением.

Досочиняя этот неожиданный финал балета, Миша говорил своим близким: «Мне кажется, Чайковский мог так написать».

Все это не имеет ничего общего с тем, что можно было бы назвать кокетством или нескромностью. Здесь – великая жажда настоящего музыканта не просто приблизиться к глубинам музыки гения, но, пройдя изнурительный творческий путь, открыть с полным правом своего Чайковского. Когда пианист говорит: «Я всегда испытываю особое счастье, играя музыку Чайковского, соприкасаясь с ней», – он предельно искренен и правдив. Не случайно он первым из советских исполнителей поставил перед собой цель: осуществить запись всех произведений, созданных Чайковским для фортепиано. И приступил к реализации этого обширного плана. Множество из забытых и редко исполняемых фортепианных пьес великого композитора было выучено им в короткий срок. Три из них – «Размышление», «Сельское эхо», «Элегическая песнь » – Миша включил в дипломную программу, заканчивая Московскую консерваторию.

Подход Плетнева к музыке любимого композитора во всех отношениях носит характер капитальный. Он разыскал и отредактировал ранее не исполнявшуюся фа-минорную Сонату Чайковского, разучил все три фортепианных концерта Чайковского и исполняет их с большим успехом в разных городах Советского Союза и за рубежом.

Однако, размышляя о новых художественных увлечениях пианиста, сейчас невольно обращаешь внимание на одну особенность репертуара Плетнева: все большее место в нем занимают Лист и Рахманинов. Думается, не случайно. В жизни пианиста началась пора стремительного артистического восхождения. Ему близки по духу и творческая дерзость великих пианистов-виртуозов и их абсолютное знание природы фортепиано. Однажды он сказал: «По знанию природы фортепиано – Листу нет равных...» Плетнев чрезвычайно чувствителен к качеству звука. Стремление к созданию «магии» фортепианного звучания, к тончайшим оркестровым краскам и тембрам исполнительской палитры составляет «альфу» и «омегу» его профессионального чувства инструмента. Это сближает его пианизм с листовской традицией.

С творчеством Рахманинова Плетнева роднит другое: стремление к масштабности интерпретаций, «дирижерский» охват формы, огромный ритмический потенциал. И даже некое своеволие, парадоксальность манеры в интерпретации «неблизких» композиторов (например, Шопена) в чем-то напоминают манеру Рахманинова.

– Рахманинов. Первый исполнитель всех времен! – восклицает Плетнев. – В нем уникально все: владение звучанием инструмента, могучий ритм – фантастическое мастерство! Берясь за музыку даже не «своего» композитора, он всегда умел находить в ней что-то «свое», гениальное. Скажем, в Шопене. Мне, например, неинтересно слушать так называемых «шопенистов». Для меня Рахманинов – лучший исполнитель Шопена.

Некоторые критики утверждают, что исполнительский «голос» Плетнева излишне суров и рационален. Или называют его «антиромантиком», программирующим, так сказать, свои интерпретации. Ошибка! Строгость и внешне аскетическая манера исполнения не могут заслонить живой импровизационной природы творчества Плетнева. Поэтический свет чувства прорывается в его игре не часто, но греет тем сильнее. Плетнев импульсивен и переменчив, как актер в «театре одного актера». Редкая собранность, сосредоточенность и дисциплина ума, поглощенного художественной задачей, не позволяют ему размениваться на внешние красивости и мишуру артистического самопоказа. Не случайно один из зарубежных критиков писал: «В концерте Листа Плетневым не было сыграно ни одной ноты для виртуозного эффекта. Таким же благородством отличалось и исполнение Рапсодии на тему Паганини Рахманинова».

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия  Ланского «Синий лед» и многое другое.



Виджет Архива Смены