Плетнев-исполнитель строг и ясен до прозрачности, как истинный «классик». Но он всегда готов озадачить слушателя самыми экстремальными средствами: то дерзостью темпов сверхбыстрых (когда техника пальцев, кажется, выходит за грань возможного), то дерзостью темпов замедленных, дающих возможность как бы сокровенно, ноту за нотой прочесть страницы великих вдохновений... А что такое «форте-фортиссимо» – шквал сокрушительных октав в его «Ракоци-марше» Листа? А что такое «пиано-пианиссимо » – бесконечное вслушивание в затухающий, едва мерцающий звук Плетнева в «Осенней песне» Чайковского, которую он умудряется исполнять и абсолютно бесхитростно и абсолютно оригинально? Все это та причудливая система сверхконтрастов и «сверхсредств», которые делают искусство пианиста изначально дерзким и неожиданным, но всегда глубоким, проникновенным и правдивым. Система сверхконтрастов помогает ему постигать титанический стиль таких великих произведений, как, например, последняя с-moll'ная соната Бетховена, которую Михаил считает одной из самых возвышенных бетховенских сонат. Показывая рождение главной, «прометеевской», темы сонаты, он творит эту музыку как бы изнутри, используя огромную динамическую шкалу фортепианного звучания: от звуков тишайших, заповедных, почти стыдливо-робких до жестких и оглушительных, внезапно вырастающих до крика.

– Искусство Бетховена не знает середины, – говорит Плетнев. – Сверхконтрасты – грани души великого композитора...

Итак, Плетнев – «классик»? Многие убеждены, что да. Но не все. К примеру, в его исполнении Сюиты ля-минор Баха иные видят романтическую окраску. Однако все сходятся на том, что Плетнев – редчайший виртуоз и в то же время – истинно лирическая русская душа.

Но вот парадокс: ему суждено было стать последним учеником «последнего романтика», как называли иногда выдающегося советского пианиста Якова Флиера, в чей класс был зачислен студент Михаил Плетнев. Профессор и ученик казались антиподами. Их встречи и уроки, отличавшиеся многосторонностью общения и искренним интересом друг к другу, были насыщены острейшими дискуссиями. Открытый, пылкий темперамент Флиера наталкивался на замкнутую аналитическую личность ученика, всегда вооруженного собственным мнением. Шутя, Флиер рассказывал, что тратит на один урок с Плетневым столько творческой энергии, сколько на два собственных сольных концерта. Вспоминая свои уроки с Флиером, молодой пианист, в свою очередь, говорит:

– Он иногда возражал против моих темпов. Я иногда с ним соглашался... Впрочем, наше общение в конце концов всегда было направлено на проблемы интерпретации.

Кстати сказать, общение Плетнева с другим его педагогом по Московской консерватории – Львом Николаевичем Власенко – также носило и носит характер честной дискуссии.

– Сбить его невозможно, – рассказывает Лев Николаевич, – так он сконцентрирован в себе самом. В нашем педагогическом общении он не допускает случайностей. Он говорит мне прямо: «Это мне подходит». Или просто молчит. И если при повторении отрывка он снова играет то же самое, я уже понимаю, что это, «его», сокровенное. Он бесконечно честен и не способен лицемерить. И потому я испытываю особое удовлетворение, когда он говорит, например, так: «Я очень доволен вашими замечаниями о 7-й сонате Прокофьева...» (то есть о его интерпретации этой сонаты).

Однако справедливость требует отметить: артистическая личность его «главного» учителя Якова Владимировича Флиера оказала самое благотворное влияние на формирование Плетнева и всю систему его пианистических средств, вплоть до внешней исполнительской осанки.

– Я чрезвычайно благодарен судьбе, что она подарила мне три с половиной года учебы и тесного общения с Яковом Владимировичем. Всю программу для конкурса имени Чайковского я успел подготовить под его руководством и на этом ответственном соревновании выступал как бы и от его имени.

Увы! Профессор не дожил до триумфа своего талантливого студента. После кончины учителя Михаилу Плетневу как самому любимому ученику был подарен концертный фрак Якова Флиера с напутствием: «Чтоб играл так же, как учитель». Он ответил тогда с невозмутимой твердостью: «Я. буду играть лучше».

Таков этот своевольный характер!

О Михаиле Плетневе – ныне аспиранте и ассистенте фортепианного факультета Московской консерватории – хорошо сказал профессор Лев Власенко: «Главное, он – музыкант концепционного плана. В его игре поражает личностное отношение к каждому исполняемому произведению и одновременно бережное, сокровенное отношение к композиторам, которые ему близки». А когда речь зашла о поразительной технике и звукотехнике Плетнева, о его жестком, беспощадном самоконтроле во время исполнения, который многие принимают за сухость и аскетизм, Власенко сказал: «А знаете, что такое его скупая, «аскетическая» педаль? Это жажда совершенства! Вечное стремление к идеалу звучания. Он хочет все слышать. Понимаете, все!»

А мне вспомнились слова самого Плетнева о том, что подлинная виртуозность не имеет ничего общего с внешними, демонстративными приемами игры. Играть быстро, эффектно, сыпать каскадами пассажей – это не так уж трудно. Виртуозность – это прежде всего точность, блестящее владение звукотехникой. О виртуозности и мастерстве звукотехники можно иногда судить по нескольким нотам, взятым на легкой педали...

Воля к самоутверждению и творческая дерзость этого хрупкого на вид юноши сметают все преграды на пути к музыкальной универсальности. Когда его спросили однажды, пробовал ли он дирижировать, он воскликнул:

– О да. Это – мое! Еще в Центральной музыкальной школе я пытался создать оркестр. И, представьте, мы кое-что играли. Симфонию Гайдна, например. Мне кажется, я не ощущал бы себя стесненным в амплуа дирижера симфонического оркестра. Моя мечта – продирижировать «Щелкунчика»!

Теперь эта мечта уже осуществилась. В Казани, в городе его музыкального детства. В последние годы, кажется, только Евгений Светланов решался исполнять полные балетные партитуры в филармоническом концерте. Плетнев дирижировал всю музыку любимого балета Чайковского в Казанской филармонии. Нет, он не штудировал основ дирижерского искусства по учебникам. Просто он ощутил в себе это. И спокойно встал за пульт симфонического оркестра, когда нужно было исполнить вместе с Алексеем Бруни Фантазию на казахские темы для скрипки с оркестром. Произошло это год назад в Минске, а потом в Свердловске, в Петрозаводске...

Стремление к универсальности всегда было лучшей традицией больших русских исполнителей. Рубинштейн, Рахманинов, Прокофьев. Великие композиторы-пианисты-дирижеры...

Дерзкий двадцатичетырехлетний Михаил Плетнев говорит:

– Я не пианист. Я музыкант. Для меня музыка – одна профессия.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.