Твои героини

Шёл тысяча девятьсот сороковой год. Десятый класс, мечты и споры о профессиях, о будущем, грусть первой любви. Юноши готовятся стать бойцами: скоро призыв. Наташа носится по школе, организуя «дивчачий вечер для наших мужчин». В глубокой тайне, сообща, девушки пишут «драммонтаж». Вот, кажется, уже всё сделано - и вдруг выясняется, что нет песни. Только перед самым началом вечера появляется Наташа, весело машет листочком:

- Готово! Будем петь на мотив «Тучи над городом встали»:

«Что-то вдруг грустными стали

Девушки в классе у нас –

Это ребята сказали,

Что покидают наш класс...»

Июль, терпкий запах цветущей липы. Закончена школа, друзья разъехались. Наташа, одна в классе: «Прощай, десятый «А»! Вот здесь сидел Ловка, там, у доски, - Ира». Здесь началось и закончилось детство. Завтра - это уже работа, номерок на табельной доске, новые радости и новые друзья.

Она согласилась с доводами родных. Нина Дмитриевна, мать, посоветовала: «Не спеши, Ната, в свой авиационный институт. Тебе ещё жизни учиться надо». А времени терять даром не хотелось. Она пошла работать в «Оргавиопром»: всё-таки поближе к самолётам.

Здесь и начинается рассказ. В атом учреждения, со странным названием - «Оргавиопром», - встретились Маша и Ната. Встретились, чтобы не расставаться до самого безвременного конца.

Поливанова уже целый год работала в тресте. Наташе она сразу понравилась. Какой-то силой внутреннего толчка Наташа узнала в ней будущего друга. «Она вся мягкая такая, светлая», - рассказывала Ната дома матери. И, ещё не подружившись с Машей, уже ревновала её ко всем.

Она быстро нашла дорогу к сердцу Маши. Она увидела: за внешней кротостью подруги скрывались воля и настойчивость. И полюбила Машу ещё сильнее.

Поливанова не хотела отставать от подруги. «Я теперь по вечерам в восьмом классе занимаюсь», - вдруг как-то объявила она. И добавила: «Ты, Ната, ведь десять закончила, а я только семь».

Они стали видеться реже. Потом - совсем редко. Наташа поступила на курсы по подготовке в институт. В тресте успевали только переброситься несколькими словами. И обе с нетерпением ждали воскресенья. Они требовали друг у друга клятвы, как дети: «Значит, Маш, навсегда? Да?..»

Картотетчица Ковшова стала сначала секретарём, потом инспектором по кадрам треста. Её избрали секретарём комсомольской организации, членом пленума райкома. Завидовала ли Маша успехам подруги? Кажется, да. Но Маша и радовалась им.

Иногда девушки ссорились по пустякам. После горячих споров и всех высказанных обид наступала пауза, и казалось, уже невозможно начать прерванный разговор. Тоненькие морщинки бороздили тогда высокий лоб Маши, она говорила убеждённо: «Понимаешь, Ната, мы не можем поссориться...»

И этого было достаточно, чтобы Наташа согласилась с подругой.

Эти мимолётные ссоры были очень редкими. В последний раз - светлым июньским вечером сорок первого года - девушки поспорили, как им казалось, всерьёз. Через два дня их помирила война. Они встретились, чтобы сейчас же, сию минуту, пойти в райком. Требование их было коротко и просто: на фронт! Наташа потрясала перед секретарём удостоверениями и мишенями. Едва замолкала подруга, начинала говорить Маша. Когда обе угомонились, секретарь сказал просто: «Война, девушки, - это не игрушка. Война - это кровь. Надо подумать».

Ничего не добившись в райкоме, девушки ушли.

Маша успокоилась первой. Она стала посещать занятия пулемётного кружка, по - прежнему училась в вечерней школе. Ната продолжала бушевать, писала заявления, спорила с кем-то и грозила обежать на фронт. «Я сорок восемь из пятидесяти выбиваю, - жаловалась она подруге, - и сижу в Москве. А немцы уже на Украине». Мера примирения была неожиданно найдена в кабинете секретаря райкома комсомола, куда снова - в который раз! - пришли подруги.

- Вот что, - сказал секретарь, - пошлём вас, девушки, на курсы снайперов. Тогда определённо поедете на фронт. С этим ещё можно было согласиться.... Июль, август, сентябрь сорок первого года... Первая горечь отступления, тревожные дни, бессонные ночи. Какой нестерпимой болью отражался в сердце Наташи каждый город, пленённый врагом! А Маша? Куда девалась её задумчивость, её неторопливость? Она стала раздражительной, резкой. И только Ната знала, что был юноша, о смерти которого пришла короткая весть с войны, что он совсем недавно писал Маше чуть наивные и нежные письма... Так пришла ненависть. Ненависть через горе. Враг приближался к Москве. Страшным огнём пылало Подмосковье. Девушки задыхались от беспокойных дней эвакуации родных, от тревожных гудков машин, покидающих город. Уже ничто не радовало: ни лучшие результаты зачётных стрельб на курсах, ни торжественное обещание командира не увозить их, девушек, из Москвы. Маша ходила по бесчисленным Ямским и Садовым просто так, без цели, сворачивая в незнакомые переулки. И когда дошла до Белорусского вокзала и увидела, как строят баррикаду, поняла ясно: нет, не конец!