— Но в данном случае интересен ваш поиск. Как вы стали художником? Почему, например, почти все время живете в деревне? Почему только ее пишете?

— Разве это расскажешь? Как-то в Москве ко мне пришла молодая пара, только кончили училище. «Хотим, — говорят, — по вашему примеру ехать в деревню. Пришли за советом: покупать ли нам корову?»

«Покупайте, — говорю, — как же в деревне без коровы?»

А сам думаю: «Ну разве это разговор? То, что хорошо для меня, другому может и не подойти».

Так вот и вы — рецепты требуете. А их нет — верных раз и навсегда рецептов.

— Нет рецептов — есть опыт. У вас большая жизнь. Семьдесят пять лет за плечами...

— А какая в том моя заслуга, что семьдесят пять лет? Разве что водки не пил да табак не курил. А теперь почести: шутка ли — семьдесят пять лет прожил! Любят у нас еще на котурны человека ставить да на ходули. Ведь не в греческом театре вроде находимся. Не в Ирландии или Шотландии живем. Это там, говорят, в заливах по мелкой воде из деревни в деревню на ходулях ходят. А у нас-то к чему эти подставки? Не за годы нужно чтить, за труд...

— Ну хорошо. Вот к вам приходят, спрашивают совета, смотрят, как вы живете. А почему? Вы сами как полагаете: почему?

— Вот, мол, думают, вырос какой гриб в деревне. Эко диво! А вовсе и не диво. И без причины вырасти гриб не может. Да и питала его не одна деревня. Но понять этого не хотят. Иной раз напишут о тебе такую разлюли-малину, диву даешься, как это люди могут из простого дела завертеть такую штуковину.

Понемногу я привыкал к оборотистому его слогу, переставал удивляться и придираться к противоречиям в словах. Может, потому, что в своих преувеличениях и несколько необычной манере выражать мысль Пластов говорил как раз то, о чем и хотелось мне спросить.

Вот, думаю, забрался человек в свою симбирскую деревню и уж сколько лет пишет картины только о ней! И выбор сюжетов вроде бы не ахти какой, да и монотонное, с точки зрения горожанина, однообразие деревенского бытия, что ни говори, а притупляет видение. Но годы проходят. И оказывается, что глаз художника не стареет, а становится все зорче.

Почему?

Когда я впервые увидел пластовскую «Весну», она поразила меня — как бы это поточнее сказать — своей сенсационностью, что ли. Вот так мог приехать в деревню горожанин, увидеть в один день много нового и необычного, а потом сесть и враз написать то, что показалось ярче всего: деревенскую баньку, которая топится по-черному и тянет сизым дымком, последний снег, почерневшую солому и розовую с пару женщину, что кутает девочку. А его бы тут же критикнули за верхоглядство, нарочитую экстравагантность и сомнительную достоверность сюжета.

Ну, а как быть с Пластовым? Шесть десятков лет видел он эти прокопченные, приземистые срубы вдоль извилистого русла Каменного Брода — прислонихинской не то реки, не то ручья. В голых по весне ракитах плавал горьковатый дымок. На черные проталины срывались последние хлопья уже весеннего снега. А румяные после бани деревенские бабы шли в избы, где было по-субботнему чисто и празднично. Он видел это шесть десятков лет. Но смог написать только на седьмом. Вот это несоответствие поражало меня больше всего...

— Вот вы спрашиваете, почему я живу в своей деревне и только ее пишу, — продолжал Аркадий Александрович. — А где же мне еще жить? Тут моя родина, земля моих предков. Да и где еще найдешь такую благодать? Тишина, простор. Под окном сороки да синицы скачут. А зимой снегири прилетают, а то еще свиристели целой стаей сядут на яблони. И воздух! Такого в Москву в бутылке не привезешь. Для работы тут раздолье — успевай пиши...

Вот только мою приверженность родному краю иной раз толкуют как-то однобоко, полагая, что мне для жизни и творчества хватает привычной Прислонихи, ее тишины, простора, воздуха да синиц со снегирями. Вроде творчество мое имеет вот только такие сентиментальные, примитивные истоки с овечьим кругозором... Если бы все было так просто...

И, провожая меня во втором часу ночи на ночлег к своей соседке, девяностолетней старушке, он опять вернулся к нашему разговору. Может, к тому побудили какие-то воспоминания, а может, окружавшие нас темень и слякоть. Мы месили грязь при тусклом свете электрического фонарика, и я, чтобы не упасть, все ловил руками забор. Аркадий Александрович сказал не то мне в укор, не то просто так:

— Приезжему кому тут ужасно, а я вот чувствую себя почти как рыба в воде...

Наутро я разглядывал в окно серое под насупившимся небом село. Доверчиво прислонившись к лесистым холмам, Прислониха даже теперь, в ненастье, казалась приветливой.

— У вас тут хорошо, — сказал я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.